Он вывел меня из стен крепости. Охрана, отдыхающая на соломе под лучами нежного солнца, резко вскочила при нашем появлении и заняла свою позицию у машин, работающих вхолостую. Я присела на катт[24]. Поднялся теплый ветерок, он играл с моим платком, дул, свистел. Больше ни звука, разве что легкое позвякивание стаканов, которые мыл в тазике паренек, чтобы подать нам чай. А где-то совсем вдалеке — звук колокольчика на шее какой-нибудь козочки.
Перед нами были бескрайние просторы. Они простирались до горизонта. Взгляду было не за что зацепиться, разве только за редкие деревья вдали, возомнившие себя леском. Здесь в маленьком доме жили родители Шахзады. Позже его брат прятался тут от русских, поэтому дом разбомбили. Во времена другой кровавой страницы истории этой страны сторонники Хекматияра, тогдашнего врага Шахзады, сожгли то, что осталось от их дома.
Я поняла, почему Шахзада решил построить дом на этом плато. «Потому что здесь прохладно летом и тепло зимой», — пояснил он. Но это не так. Важно не забывать. Важно дать понять погибшим, что ни русские, ни Гульбеддин Хекматияр не смогли завладеть этой землей. Оставшийся в живых член клана возвращался, чтобы связать прошлое и будущее, чтобы не прерывалась связь поколений именно в том месте, откуда их никто не должен был прогнать. Потому что теперь главой семьи был он. Его отец умер несколько месяцев назад, и так внезапно, что пошли слухи об отравлении. Кала, обращенная к прошлому, обретала еще более внушительные размеры.
Несмотря на расстояние, у нас с Кути понемногу завязывались дружеские отношения, в которых Шахзада был посредником. Из каждой поездки он привозил послания одной для другой. В первое время он, казалось, был рад видеть, что обе жены ладят между собой. Теперь же я чувствовала, что он обеспокоен. Я тайком посмеивалась, угадывая причину его беспокойства: что, если нам однажды придет в голову идея объединиться, чтобы сделать его жизнь невыносимой? У нас же с Кути были свои опасения. Мы находили его слишком обольстительным и опасались взглядов других женщин, особенно когда он надевал свой вышитый лунги[25], безупречно обмотанный вокруг головы. «Не носи его слишком часто», — умоляла Кути. Она тоже с нетерпением ждала постройки нового дома и просила мужа сделать его красивым: «Чтобы Брижитт проводила много времени с нами. Для меня она — часть семьи».
В джелалабадском доме я постепенно находила общий язык с детьми. Там жили четверо сыновей Шахзады и трое кузенов. Они уже не прятались, как воробушки, при моем появлении. Все были одеты в традиционные пижамы. Когда я ездила во Францию, я привозила им игрушки, цветные карандаши и тюбики с мыльными пузырями. Эти пузырьки лопались, ударяясь о стены их комнат. Это стало уже ритуалом. Один из мальчишек дул, а другие, расширив глаза, затаив дыхание, следили взглядом за траекторией маленьких прозрачных шариков. Когда те лопались с характерным звуком, они хихикали, им это никогда не надоедало. Я следила за тем, чтобы никого из них не выделять особо. Я считала несправедливым уже то, что мальчишки росли вдали от матери, в доме, где не было ни одной женщины, с отцом, который ничего лишнего им не позволял. Я сказала об этом Шахзаде и посоветовала уделять им больше времени. Он слушал меня внимательно. У пуштунов воспитание детей лежит на матери, отцы начинают интересоваться сыновьями, когда те уже могут стать воинами и продолжить род. Но я с удивлением обнаружила, что была им услышана. Теперь он организовывал собрания с малышами. Одно — по поводу одежды, другое — по поводу начала учебного года. Что же касается нежных бесед наедине, им наверняка придется подождать еще несколько веков.
