- Василий Петрович, можно немного передохнуть?
У "Ангела-Воителя" голос был низкий, чуть хрипловатый. Ленивый, пленительный голос. Верещагин посмотрел растерянно. Медленно опускался он на землю.
- О, конечно, конечно! Милая, голубушка вы моя, я совсем вас замучил! - забормотал он. - Ох, какой же я осел! И вообще, я уже кончил на сегодня. Вот только волосы пройду кое-где. Никак не поймать мне это бледное, северное золото... Удивительного цвета у вас волосы, барыня моя!
И, говоря так, Верещагин все не мог оторваться от холста, все что-то трогал кисточкой, все нетерпеливо и жадно вглядывался в свою модель.
Александре Николаевне Якоби было немногим больше двадцати лет. Верещагин писал ее в короткой безрукавке, отороченной темным мехом, и зеленовато-сером платье, будто нарочно подобранном к цвету ее глаз. Но зрачок у нее был темный, почти черный и такие же темные ресницы и брови, и это придавало ее широкому, очень русскому и простому лицу выражение энергии и силы.
И фигура у нее была под стать лицу: не тоненькая, скорее даже полноватая, но сильная и гибкая. Она легко двигалась и красиво поворачивала голову с низко заложенной золотой косой. Верещагин как завороженный смотрел на эту косу.
- Никак не дается, ну никак! - бормотал он с напряжением. В руке он все еще держал кисть. - Да и не только цвет не получается. Мне вашу суть, ваше нутро надо выразить, а пока - только бледная тень.
Александра Николаевна увидела вдруг пальцы художника. Они дрожали, теребили кисть. Усмешка, проступившая было у нее на губах, исчезла. Все было очень всерьез.
- В чем же вы, Василий Петрович, видите мою суть? - медленно проговорила она.
- Вы - Жанна д'Арк. Вы - воительница за правду. В вас это сильнее всего говорит. Вы этим жаром так и полыхаете и тех, кто к вам приближается, опаляете, - угрюмо сказал Верещагин. - А я бездарен, не могу этого выразить.
Он отвернулся к окну. Стали видны его острые лопатки, выпирающие под черным глухим сюртуком.
"Господи, кажется, сейчас заплачет!" - с отчаянием подумала Александра Николаевна.
- Вы просто устали, дорогой друг! - Она быстро подошла к художнику, положила ему на плечо руку. - Завтра опять я буду вам позировать, и вы свежим глазом все поймаете, что хотели: и цвет волос, и мою, конечно, целиком выдуманную вами суть. А сейчас мойте руки, да пойдем в сад. Я слышу, нынче нашло много разного народа.
Верещагин, все еще поглощенный своей неудачей, начал хмуро отговариваться.
