«Оружие есть?» — спрашиваю. Рыжая шапка головой замотал — нету, мол. Я сам вижу, что нету при нем оружия. «Сюда шел? — на всякий случай спросил. «Сюда». — «Кто-нибудь ждет тебя?» — «Ждет», — ответил.
Азат сжал кулаки.
— Пропустить-то я его пропустил, как Туманов приказал, а душа болит. Ежели бы моя воля, задержал бы я эту Рыжую шапку и обыскал. Но перечить командиру не положено. Так простоял я минут десять, от силы пятнадцать. И тут стало мне невмоготу, беспокойство одолело, да и дупло не давало покоя. «Что он там припрятал?» — думаю.
Пошел на риск, подбежал к липе. Сунул руку в дупло — нащупал вещевую сумку. Раскрыл, а в ней немецкая пилотка, форма эсэсовского капитана и парабеллум…
Решил я, что надо доложить об этой находке Туманову, — вздохнул Азат Байгужин. — Пошел к дому. Ступаю на крыльцо, слышу, допрос идет.
«Как звать-то?» — спрашивает Туманов. «Андрей», — отвечает Рыжая шапка. «Тезка, значит. А по батюшке?» — «Борисович». — «Ну и ну! — удивляется Туманов. — Фамилия, может, Туманов?» — «Точно так, Туманов», — подтверждает Рыжая шапка.
Я осторожненько заглянул в дверь и увидел, как та женщина за спиной Туманова незнакомцу знаки подает. Что бы это значило?
«Кем работал до войны?» — спрашивает Туманов. «Заведующим хлебопекарней». — «Образование какое?» — «Ветеринарный окончил». — «Каким же образом, — вдруг зарычал Туманов, — ветеринар в пекаря подался?» — «Все по воле батюшки. Не захотел, чтобы я, единственный сын, в свинарнике пропадал!»
И тут Туманов расхохотался.
«Видишь ли, гад ты эдакий, — зарычал он и направил на незнакомца автомат. — Андрей Борисович Туманов — это я! Понял, негодяй? И про свинарник слово в слово говорил мой отец, а не твой. Эй ты, иуда! — прикрикнул он на женщину. — Поднимайся! Живо! Ты не только сама продалась врагу, а заодно продала им и мою биографию. Я бы мог тебя сейчас прикончить, но погожу. Обещаю тебе хорошую смерть перед строем партизан!»
Тут я решил, что самое время показать командиру находку.
Товарищ Туманов, увидев меня, рассвирепел пуще прежнего:
«Зачем пост бросил, а? Снимай ремень! Я тебя враз арестовываю!» Снял я ремень, как подобает арестованному. А он вопит: «Вон отсюда! На пост, сопляк!»
Так я направился на свой пост без солдатского ремня, как ходят арестованные. Я знал, что он запальчивый, — проглотив слезы, продолжал Азат. — Не прощал он, ежели человек не исполнял приказание, и все же обидно было мне… Я же не ради себя старался. Из-за него беспокоился. Пока я на Туманова обижался, время шло. Вдруг опять меня беспокойство одолело: думаю, чего ради я его одного там оставил? Вместе с этой… предательницей. И как она сюда попала? Неспроста, наверное. Тут вспомнилось мне, как умирала в партизанском госпитале жена председателя колхоза «Третий Интернационал». Знала, что погибает, а хоть бы раз пожаловалась или застонала! Даже умирая, она продолжала воевать: предупреждала, чтобы мы остерегались женщины с разными глазами. Я бы об этом и вовсе позабыл, если бы не встреча с Тамарочкой. Нет, думаю, хоть разок на нее гляну, тогда успокоюсь. Я ведь упрямый. Думаю, пусть меня расстреляют за нарушение приказа перед отрядом, все равно пойду погляжу на нее.
