Осано начинал совсем молодым, ему в то время было всего на пару лет больше, чем мне сейчас. Когда Луиза два года назад стала выступать в его показах, я порылся в книгах по дизайну одежды и нашел фотографии его коллекций семидесятых годов. В них присутствовала распаленная чувственность – качество, которое Осано впоследствии, похоже, утратил. Он использовал африканские орнаменты, экзотические меха и перья, надевал на своих манекенщиц парики с растами и негритянскими косичками. В весенне-летних коллекциях было полным-полно бикини и головных повязок, разрисованных тропическими цветами. Для осенне-зимних он создавал африканские балахоны с огромными тюрбанами или шелковые, с разрезами до бедер, открывавшими взгляду белье в зебровую полоску. Его манекенщицы смахивали на Бианку Джаггер, Дайану Росс или Донну Саммер, воплощая, соответственно, идеи Осано по части высокой моды, прет-а-порте и смешанных коллекций. Мешанина влияний выплескивалась за пределы эклектики, однако коллекции Осано переполняло чувство, пусть даже то было чувство двадцатипятилетнего помешанного на черных женщинах итальянца, которому сколько баб ни дай, все будет мало.
Теперешние его коллекции делает словно бы совсем другой человек. Возможно, у Осано в конце концов выдохся половой инстинкт, возможно, ему просто стало неинтересно. То, что он с трудом отличает мужчину от женщины, его, видимо, не заботит. Но возврат к моделям семидесятых уже невозможен: его полосатые негритянские хламиды определенно были ошибкой.
Из трубки наконец вырывается рявканье Луизы:
– Ты, я смотрю, не торопишься. В чем дело?
– Забыл, в каком ты номере.
– Четыре, один, шесть.
И тут я слышу голос женщины, с которой говорил чуть раньше. Не знаю, всерьез ли Осано уверял меня, что Луиза подалась в лесбиянки. Но сестра, когда она в последний раз звонила домой, рассказывала о модели по имени Аманда ван Хемстра, и я теперь вспоминаю, что Осано вломился в наш номер, разыскивая Аманду.
Луиза хрипит:
– Отвяжись от меня, манда!
Это она не мне. Собственно, разговор со мной она закончила. Когда я вешаю трубку, из нее доносится какой-то непонятный грохот.
Я выбегаю из номера и несусь по коридору, проскальзывая босыми ногами по разделяющим ковры участкам деревянного пола. Уже на лестнице четвертого этажа я слышу сестру, рычащую:
– Да плевать мне на это! Не лезь ты ко мне со своими убогими, замудоханными передрягами!
Толчком распахиваю дверь. Луиза в старомодном пеньюаре, словно выдернутом из фильма тридцатых годов. Этакая подружка гангстера – зубчатое декольте ее спускается так низко, что видна косточка между грудями. Для полноты образа лицо разукрашено потеками туши, смазанной с ресниц вместе со слезами. Если бы я развернул пистолет, то пришелся бы в этой сцене в самую пору. Я умею подворачивать верхнюю губу точь-в-точь как Хамфри Богарт. Но я лишь замираю на пороге, слушая, как Луиза поносит другую женщину, поносит на все корки.
