– Это тебя научит здравомыслию, сын мой! Развязать его и отнести в каюту! Корабельный врач позаботится о нем, но до конца путешествия ему не разрешается выходить на палубу. Я не желаю видеть это лицо!
Последние дни путешествия превратились для Эрнста в адскую муку. Большую часть времени он был вынужден пролежать в своей каюте лицом вниз, вновь и вновь пытаясь взять верх над лихорадкой и болью, которые овладели его телом. В его лихорадочных грезах перед ним постоянно возникал образ Амелии. Амелии! – которая во всем цвете своей невинности ласкала его израненное тело! Вновь и вновь в своем горячечном бреду он выкрикивал ее имя, задыхался от жары, делавшей его пребывание в каюте непереносимым, протяжно и глухо стонал. Иногда ему начинало казаться, что он вот-вот умрет и никогда не увидит Амелию.
Корабельный врач, наблюдая за ним, хмурился.
– Вы понапрасну растратите свои силы, юный друг, – говорил он не раз. – Уясните себе, что вы достигните своей цели, только сохранив ясную голову. Ваша спина – это совершенная ерунда! С помощью бинтов и мази я быстро приведу ее в порядок. Настоящая болезнь сидит в вашем сердце, и для нее существует один-единственный врач – вы сами.
Чуть опухшее лицо доктора выглядело удрученным. Про себя он ясно осознавал, что его пациенту в действительности нельзя помочь. Он от всей души осуждал капитана, избравшего справедливое возмущение Эрнста в качестве предлога для столь варварской расправы, но никогда в жизни не сказал бы об этом вслух. Когда в предпоследний день плавания Буайо со смехом спросил за обедом, как обстоит дело со спиной его пациента, он серьезно сказал:
– Меня беспокоит вовсе не спина молодого человека. Я опасаюсь, он слишком чувствителен для того, чтобы существовать в нашем грубом мире.
Капитан засмеялся своим громыхающим смехом.
– Готов поспорить, он еще приспособится к нему! Я, может быть, был бы помягче с мальчишкой, но момент был самый подходящий, чтобы хотя бы чуть-чуть вывести его из мира дурацких грез. Кто знает, может быть тот урок, который я записал на его шкуре, еще пригодится ему?
Утром следующего дня «Императрица Нанта» причалила к гавани Сан-Доминго. Каюта Эрнста оказалась отпертой и посреди всеобщей суматохи, вызванной разгрузкой и погрузкой, он сумел незаметно сойти на берег. Его колени противно дрожали, перед глазами плыли кольца тумана, и весь он был в полуобморочном состоянии. Со всех сторон на него нахлынули всевозможные запахи и звуки, и он едва не лишился чувств. Лавируя между мешками с кофе и людьми, торговавшими бананами, он сумел выбраться на площадь, которая кишмя кишела пестро одетыми людьми всех мыслимых цветов и оттенков кожи. Миловидные, цвета кофе с молоком женщины несли на головах гигантские, слегка покачивающиеся корзины, угольно-черные прислужницы негритянки с достоинством выступали за своими господами и держали над их головами пестрые зонты, прикрывая их от палящего зноя. Маленькие, загорелые испанцы с угольно-черными глазами вели за поводья ослов, а за их спинами на тачках громоздились дыни, гроздья винограда и золотые початки кукурузы. Маленькие проворные девчонки-негритянки наперебой предлагали вновь прибывшим букеты цветов и красиво сплетенные венки, а босоногие нищие дети с огромными глазами на обгоревших лицах роились вокруг иностранцев и пронзительными криками домогались милостыни.
