„Слопали казака, а папаху-то и не угрызут
„Казак от роду метится, хоть с чертями встретиться".
„Хоть папаха черна, да душа светла".
„Не рассказывай казаку ты Азовские вести".
„В Чиру топиться, что ниткой давиться".
„Не гордись казак породой, а гордись огородой".
„Не тот казак, что жив остался, а тот, что за волю на веревке болтался".
„Не тянись за булавой, — расстанешься с головой".
„Казачья баба, что еж — ее каблуком, а она торчком".
„Стал я как птица, — прощай станица!"
„Жив Тараска из города Черкасска".
",Бог не без милости, казак не без счастья"
"Терпи казак — Атаманом будешь".
"Казак, если с собой не унесет, так разобьет".
„Слава казачья, да жизнь собачья".
„Пришли казаки с Дону, погнали ляхов до дому".
„Здравствуй Царь в белокаменной Москве а мы, казаки, на Тихом Дону".
И много, много других. Я записывал, а Ильич мне все это припоминал, и казалось ему и мне, что все уже записано, что нет ни одной пословицы или поговорки, какую бы мы не занесли. Ан, вдруг, что же оказалось? — целый ряд мы и не заприметили. Да как вспомнили-то их, как вспомнили? Восстановили можно сказать до-разу.
Ивана Ильича чуть не ранили. Спасибо пуля под мышкой проскользнула и пошла гулять дальше. Случилось это так.
Заскочили мы по восстании всех казаков в станцию Лихую. Нас было пять человек, красных — десять. Они нас стрелять. Застрелили три человека, осталось нас только двое — я да Иван Ильич. Командир, курносый такой блондинчик, видя победу сию над Казачеством, от радости геройски так вежливо кричит:
— Дави их гадов, казачью требуху. Уголь даешь? Донецкую бассейну даешь? Хлеб даешь? Бей, кричит, двое только и осталось!..
— Врешь, — заревел Гаморкин, — двое, да подавишься. Есть еще порох в пороховницах!… — да ко мне:
— Запиши, кум, еще пословицу вспомнил.
Тут ему пуля, значит, подмышку сусликом — шмых!… Осерчал тут совсем Иван Ильич, перевернул ружьецо свое и пошел махать направо и налево, пошел он их бить по головам. Сам бьет, а мне кричит:
— Пиши, пиши так их так, сяких-таких, пиши, кум, для потомства записывай!
„Держись, Ваньки и Малафеи, — святым кулаком, да по окаянной шеи".
Он бьет, а я записываю.
„За Дом Пресвятые Богородицы, — видать дрянь не переводится".
Он бьет, а я записываю.
„Не лезь, пока не задираю, а то как семечки пощелкаю".
Он бьет, а я записываю.
„Помолись, да и в гроб ложись".
Он бьет, а я записываю.
„Птичка Божия не знает ни заб…"
Эй, кум, — остановился Ильич, — записал последнее?
— Занес, — говорю.
