А тут я дёрнулся и начал оглядываться.
Шпиона из меня не выйдет. Кто-то, кстати, мне рассказывал, что в тридцатые годы один из журналистов на Западе решил пошутить и крикнул в толпе, прямо над ухом советского наркома Литвинова:
— Эй, Баллах!..
Баллах — так звали советского наркома иностранных дел Литвинова на самом деле. Меер-Генох Моисеевич Баллах, вот как его звали, родимого.
Но советский нарком даже не повёл бровью. Восхищённые журналисты потом спросили наркома, как это ему удаётся, и тот ответил:
— Двадцать лет подпольной работы что-нибудь да значат.
Я жил в Америке уже больше десяти лет, и это не значило ничего, кроме того, что мне не быть хорошим шпионом и уж точно не быть министром иностранных дел.
— Арамис, ты, что ли? — вновь зазвенел рядом голос.
На меня смотрел мужичок в потёртой кожаной куртке.
Одет он был с некоторым шиком — меня всегда занимала эта деталь — вот скажет кто-то: «Потёртая куртка» — и сразу представляешь себе человека, сидящего на велфере,[2] или парижского клошара, а произнесёт твой собеседник: «Потёртая кожаная куртка» — и сразу образ другой. Богема, интеллектуалы, виски и «житан», Хемингуэй или, на худой конец, московские стиляги из книг Аксёнова.
Я, кажется, знал этого человека. Лицо его проявлялось как фотография в кювете — тогда, в моём детстве, ещё нужно было печатать фотографии дома, окунать в кювету с проявителем белый лист и в неверном красном свете фонаря смотреть, как медленно проступает перед тобой чьё-то лицо.
Это был… чёрт, как же его фамилия. Саша, точно Саша, но фамилии я не помнил. Вот звали его…
— Планше. Я — Планше, помнишь меня? Мы же вместе на биофаке…
Точно. Это был он, но наши клички всё путали — я так и не вспомнил его фамилии.
Саша жил в общежитии вместе с Бидниченко из нашей группы. Я помнил, за что его так прозвали — во-первых, он всё время плевался. Когда мы отмечали поступление и крепко выпили на Ленинских горах, было жутко весело, Пенкин с гитарой, какой-то человек с гармошкой, купание…
Так этот Саша под конец потерялся, и Бидниченко нашёл его у реки, плюющим в воду.
Бидниченко утверждал, что человек, медитирующий над расходящимися от плевка кругами, обязательно станет учёным. По крайней мере этой серией экспериментов доказано, что он — прирождённый учёный. Тогда у Планше случились какие-то накладки с общежитием, и Бидниченко увёл его себе. Саша-Планше стащил у него одеяло и несколько дней проспал под этим одеялом на полу. Бидниченко пришлось обходиться вовсе без одеяла.
