— Тебя уж тут заждались все!
— Кто заждался? — сиплым от сна голосом пробубнил Никита.
— Не скажу. Секрет.
Никита ополоснулся под рукомойником и, обтерев шею полотенцем, обернулся к Мите.
— Где они?
— У тебя в хате. Идем!
В комнате ожидали матрос и Полин отец. Матрос крепко потряс шалаевскую руку. Кондуктор в отдалении покручивал свой сивый хохлацкий ус.
— Это ещё не всё, — нетерпеливо предупредил Митя, — а ну, выходи!
Из-за дверей вышла сестра милосердия. Никита от изумления чуть не выронил костыль.
— Леля! А ты зачем здесь?
— Разве вы знакомы? — разочарованно протянул Митя.
— Ого, брат... столько выпито...
Никита взглянул на сестру и, поймав её умоляющий нзгляд, спохватился:
— Столько было выпито горя... Однако что за странное общество, Фёдор Иваныч?
— Людей сбивает до кучи нужда та лихо, — промолвил, усмехаясь, кондуктор. — Примыкай и ты до нас.
Матрос ощупывал Никиту осторожным, пытливым глазом.
— А чьё это одеяло на моей постели?
— Моё, — виновато потупилась сестра, — мне нужно было где-нибудь прописаться... Я уеду.
— Ах, Леля, Леля! — обнял её за плечи Никита, — живи, пожалуйста, вместе веселей. Поздоровела ты, похорошела. Отчего это?
— Прошлое в прошлом...
— Она теперь другим займается, — подтвердил Федор Иванович, — она у нас орёл!
Сестра застенчиво опустила ресницы и полезла в шкафчик. Митя нетерпеливо топтался возле Шалаева, всё время порываясь расспросить его о подробностях боя.
— Мы вот с ним, — указал он на матроса, — видели в бинокль, как ты закрывался гармоней... Ох, и здорово!
— Жара, братец, была такая, что в пору штаны менять. Рябой меня подбил,— куда он только, чёрт, девался?
— Положили его, — прогудел из угла матрос, — славный хлопец был, настоящий. Наш, черноморец...
— Убили? Жаль, парень отчаянный. Всё успокаивал: ты, говорит, не скучай, — шубу дадим. А на кой она мне, его шуба?
— Поговорка така е.
— Увезли меня ночью, посадили на фаэтон — и через мост. Ну, думаю, пиши, сынок, завещание, конец подошёл. Заехали в овраг, ждём. Смотрим, с бойни кто-то платком махнул...
— Это я! — захлебываясь от счастья, подпрыгнул Митя. — И не платком, а простыней...
Он оглядел всех с приподнятой гордостью.
— Хорошо махал, — похвалил Никита, — чтоб тебе ни дна, ни покрышки. Зашевелились все, а рябой приказывает: «Играй!..» Растянул я гармонь, заиграл «Яблочко». А с бронепоезда снаряд за снарядом посылают. Как бы, думаю, не промахнулись, черти, в своих не угодили... Играю как попало, а рябой лошадей нахлестывает. Выехали на гору — вот тут и пошла плясовая. Я и гармонь из рук выпустил. Присел, сижу. А рябой мне в спину револьвером тычет. «Играй, кричит, не стесняйся!» Ну, думаю, один конец, помирать, так с музыкой! Рванул «Яблочко» — на всю степь! Всё шло хорошо, да нарвались на засаду. Гляжу — наши под огнем назад повернули, одного меня оставили... Закрылся я гармонью, сижу ни жив ни мертв, кони понесли, как черти. Сколько я так просидел, не могу сказать, но замечаю — трава мимо всё медленней бежит: ускакал, думаю. Слышу, пули свистят — погоня за мной! Не успел очухаться, как наехали на буерак левыми колесами, фаэтон перевернулся. Хлопнулся я зубами о край гармони — крови полон рот набежало. Оглянулся: верховые скачут. А кругом степь... Бросил я лошадей — и драла! Зачем я убегал — не знаю, в то время я никакого отчета не отдавал. «Стой, орут, такой-растакой!» А я бегу не останавливаясь. Сердце колотится, одышка одолевает... Вдруг бах — по ноге стегануло. Упал я. Сперва не больно было, а потом закололо в ноге. Попали, думаю... Подскакивают они, шашками над головой накручивают. Один со злости рубануть хотел. Молодой. Спасибо, старик его удержал: «Обожди, да це ни як гармонист?» Вижу, что нога моя не ворочается. «Эх, думаю, черти — куркули!..» Кричу не своим голосом: «Гармонист я, чтобы вы провалились!» — «Шо ж ты не остановился, а мы думали, комиссар якой». Подвезли фаэтон, положили меня — и в станицу... Пришёл в себя только в госпитале, когда ногу уже оттяпали.
