Сжав судорожно рукоятку кинжала, Давыдка из-под сросшихся бровей грозно поглядел на Митю, зло сверкнул глазами, повернулся и с оскорблённым достоинством удалился вместе со своей возлюбленной.
Утром, подогретый друзьями и Аншованом, Митя направился в контору — просить прибавки.
Степан Николаевич молча сидел за письменным столом, наклонившись над бумагами. Митя с некоторой робостью разглядывал его лысый, чисто выбритый череп, где матово-неясно отражался расплывчатый квадратик окна. Степан Николаевич что-то подписывал, независимо шелестя бумагами, словно бы Мити и не было в комнате. И это долгое, высокопоставленное молчание подавляло Митю.
— В чем дело? — наконец строго спросил Степан Николаевич, закрывая папку с бумагами. Он был заметно не в духе.
Запинаясь и несмело помогая себе руками, Митя объяснил ему, что вот-де его дружок Армаис работает в .бильярдной, по столбам не лазит и получает двадцать пять рублей в месяц. И плюс ещё чаевые.
— Ну, а ты чего хочешь? — постукивая пальцами по столу, хмуро спросил Степан Николаевич.
— Прибавки,— уже осмелев, поднял глаза Митя.
— Гм. Сколько же ты хочешь?
— Десять рублей.
— Итого, значит, двадцать? — уточнил управляющий. — Так, так.— И закурив папиросу, он устремил на Митю свой жёсткий, пронзающий взор. — Прибавки, значит, захотел! А в тюрьму за подделку подписи ты не хочешь? — закричал вдруг Степан Николаевич, потрясая над головой хорошо знакомым Мите пропуском.
Бледный и онемевший стоял Митя у дверей, а управляющий кричал на него и топал ногами так, что из конторы прибежал главный бухгалтер.
— Вон отсюда! Можешь на работу больше не являться! Выдайте этому мошеннику полный расчет, — распорядился в заключение управляющий.
Через полчаса, мусоля в кармане смятую трехрублевку, Митя уныло шагал по мостовой, всей душой протестуя против вопиющей человеческой несправедливости.
Переходя базар, он ещё издалека увидел какую-то девочку: изогнувшись в сторону и приседая на одну ногу от тяжести, она с трудом тащила в своей худенькой руке огромную стеклянную бутыль с керосином. На её плечи был накинут поношенный вязаный платок. Гибкая спина девочки показалась ему удивительно знакомой. Он узнал Ванду. Поставив неудобную ведёрную бутыль на землю, она переменила руку и пошла дальше, приседая уже на другую ногу. Сердце его протестующе застучало: ту, которую он видел и представлял только в снежных блёстках, освещённых ярким электрическим светом, его радость, мечту, посылали в керосиновую лавку! Первым его порывом было желание — немедленно догнать Ванду и отобрать у неё бутыль, помочь ей. Но его удержала проклятая застенчивость. Он проводил Ванду по другой стороне улицы и узнал, что она живёт во дворе бани.
