Бердяев встречался со Сталиным, с ним говорил,
И как-то в Кламаре рассказывал: туп как баран,
Он думать не мог за отсутствием умственных сил,
А натиском — танк, что идет напролом на таран.
Ну, где же вы были все? — Каменев и Кассиор,
Зиновьев, Бухарин и Рыков — особенно вы,
Бухарин, на горе себе поддержав общий хор.
Куда вы смотрели, беспечные дети молвы?
В простецкой шинели и мягких сапожках сатрап,
Окольной, невидимой глазу прошел он тропой
К немыслимой славе, душою безбожною раб,
Так просто, как лось пробирается на водопой.
А в этих письмах все, кто только упомянут,
Внезапно ожили, вошли в наш век и день.
И собеседники теперь уже не канут
В ночь непроглядную, прожорливую тень.
И дворник, что, смутясь, просил пятак на водку…
Чужие письма — рай для умерших, для тех,
Кто задержаться мнил, словцо оставить, нотку,
Черту смертельную прорвать, скользнуть поверх.
Сказать по правде, в этом смысл трудов и в этом
Одном стремлении инстинкт наш основной.
Под солнечным, увы, и под настольным светом
Ты мыслью одержим несбыточной одной.
Есть, есть загробный мир и с ним живые связи,
Они, подстрочные, запрятаны в тени
Случайных, тихих фраз в бесхитростном рассказе,
И можно их достать — за слово потяни.
Мне рассказал вчера музыковед-приятель:
На рукописи нот остался капель след —
Бессмертный дождь застыл на Аппассионате!
Всем слышащим послал сочувственный привет.
