Анджей с Ольгой приходят, когда мы допиваем вторую кружку — это здесь вторую, а какую вообще в эту ночь? пятую? а может, шестую? Мы уже наверху, убежали из этого столпотворения. Слышно отсюда немного, но зато можно дышать. И есть бар. «Привет, Ольга!» — кричу я и обнимаю ее, потому что, наквасившись, становлюсь сентиментален и любвеобилен. «Привет, привет, — говорит она. — Послушайте, скажите мне, а то я пару часов была в дороге, знает кто-нибудь, как Папа?» Михал отвечает: «Не знаю, я его сегодня не видел», — но никто не смеется. «Он умирает, — говорю я, — но, кажется, еще жив. Если б умер, мне бы, наверно, сообщили, эсэмэской или еще как-нибудь. Хотя, погоди… — Я поворачиваюсь к какой-то девушке, стоящей неподалеку: — Извини, ты, случайно, не знаешь, как Папа?» Она смотрит на меня, будто не поняла вопроса: «Не знаю, а что?» Я повторяю ее «не знаю» Ольге — вероятно, впустую. Даже здесь, наверху, так шумно, что собственные мысли расслышать трудно, пропадают они в этом шуме. А потом я обнимаю за плечи Алю, которая поворачивает голову, улыбается и целует меня в губы. И, похоже, засыпаю.
Полночь, я блюю около торговых рядов. Не знаю, где все наши, не помню, как сюда попал. Принято так говорить: «Не помню, как я сюда попал», — но я правда не помню, в голове какие-то ошметки воспоминаний: откуда-то вышел, прошел мимо какой-то автобусной остановки, с кем-то разговаривал… А сейчас у меня болят горло и нос, где-то внутри, сильно болят, аж отдается в висках. Прислоняюсь к стене, осматриваюсь: вдалеке проезжает машина, а здесь, на целой улице, ни души. Опять, думаю, снова-здорово. Вокзал где-то там, справа; можно бы пройти через базар, но лучше его обойти. Базар в эту пору — лабиринт узких улочек, по которым идти надо на цыпочках, прислушиваясь — никогда не известно, на кого наткнешься за ближайшим углом: это может быть полицейский патруль, который пожелает отвезти тебя в вытрезвитель, а возможно, и кто похуже. Собираюсь с силами и отрываюсь от стены — и вскоре я уже на перроне, дует холодный ветер, я глубоко дышу, чтобы подавить рвотный рефлекс; из подземного перехода выходят Михал с Алей. «Где ты был? — спрашивает Аля. — Мы тебя всю дорогу искали, я боялась, ты где-то заснул. Идиот». Я на нее смотрю, стараясь, чтоб в моем взгляде сквозил немой укор. Мол, раньше надо было побеспокоиться. И почему она с Михалом? Интересно, чем они с ним занимались? Теперь я уже не столь сентиментален и любвеобилен, теперь я чувствителен, как вскрытый зуб. И расслабляюсь только в кафе — последнем еще открытом: мы сидим, и Аля платочком стирает какую-то пакость с моей куртки. Время — половина второго, следующая электричка домой — когда? — кажется, через час, хотя сегодня не выходной, может быть, и через два. Бармен высовывается и говорит извиняющимся тоном: «Простите, мы сейчас закрываем», — и тогда я спрашиваю: «Ну что, Михал, едем к тебе?» — «Ясное дело», — отвечает он без энтузиазма. «Предки меня убьют», — говорит Аля, но я не слышу в ее голосе уверенности. Впрочем, мне все равно.
