— Никто не имеет, — заявил он, — такого чувства трех измерений, как негры.
«Боже мой! — подумал Антуан. — Но почему же это так?» Но в то время, как внимание его отвлеклось этими мыслями, волна разговора приняла уже другое направление. Теперь говорили о художественном вдохновении.
— Сюжет «Степи»? — говорил Фабер. — Это анекдот, который я слышал, когда мне было шестнадцать лет, я медленно питал его всеми дальнейшими впечатлениями. Как общее правило, ничего хорошего не выходит из темы, которая не успела естественно вырасти внутри. Романист черпает из своего детства, из своей юности, редко из зрелого возраста. Роман старости никогда не был написан «изнутри»… Он не имел времени для того, чтобы созреть…
— А музыканты? — сказала Элен, бросая челнок Жану-Филиппу.
— О, тут совсем по-другому! Тема дается вам случаем, самой природой. Помните ли, — обратился он к Франсуазе, — тот мотив из моей оперетки, который я играл вам вчера вечером и он еще вам понравился, — я нашел его на бульваре, проходя перед «Наполитеном». Два блюдца упали и заколыхались на мраморе — тю-лю, тю-лю, тю-лю… А я уже схватил свою тему. Это очень странно.
— А помните, — отозвалась Франсуаза, — Вагнер рассказывает, как ему пришел в голову мотив для рога Тристана как-то вечером в Венеции, когда он услышал крик гондольера? — И она улыбнулась Антуану, как бы извиняясь перед ним.
«И она тоже!» — подумал он.
Она была совсем непохожа на Франсуазу из Пон-де-Лера или из Флёре. Казалось, она распустилась как цветок в благоприятной среде. Антуан хотел бы этому порадоваться, но он был в отчаянии от своего собственного молчания. Ведь это происходило не от недостатка культуры, он много читал, больше, может быть, чем кто-либо из присутствующих мужчин, но у него была привычка думать медленно, в одиночестве. И теперь, когда он стал размышлять о вдохновении, он тоже мог бы кое-что рассказать. Так, например, у Флобера появилась мысль о «Сентиментальном воспитании» во время каких-то похорон… Но разговор шел своим путем: романские соборы, английские поэты, китайские вазы. Когда Антуан снова стал прислушиваться, приготовив как следует и свои, наконец, замечания, было уже поздно — говорили о любви.
— Я думаю, что мы возвращаемся, — сказал Бремон, — к нравам гораздо более простым, более близким к древним. На пляжах мужчины и женщины опять привыкают быть нагими; это делает желание менее острым и менее опасным. Нужно думать, что необыкновенное соединение целомудрия и соблазна, инстинкта и чувства, которое мы называем романтической любовью, не очень-то новая комбинация — ей восемьсот лет и она, может быть, исчезнет очень скоро.
