— А что это… трудно?
— Нет, совсем еще жарко; подбросить несколько охапок вереска, и огонь разгорится.
У импровизированных кочегаров он научился этому делу. Через час победоносный свисток известил о воскрешении фабрики. Бернар обошел ткацкие мастерские — там было почти пусто. В мастерской на сорок станков три женщины в нерешительности спорили.
— О господи! Послушай-ка… как тоскливо, что нас так мало. Если бы еще все были тут, может, у нас хватило бы смелости.
— Смелости? Но чего же вы боитесь?
— Чего боимся? Да там ведь не специалисты. Того и гляди взорвет.
Как и механик Казье, они одновременно и боялись, и желали несчастья, как, вероятно, жители города захваченной области и боятся, и жаждут бомбардировки.
— Вот еще что придумали! Механики здесь, уверяю вас, что они умеют обращаться с котлами.
— Это ничего не значит… лучше бы совсем не работать, чем работать так, как они.
Смутное, но сильное классовое чувство делало для них отвратительным то вознаграждение, которое они должны были получить. Когда Бернар спустился на центральный двор, Кантэр сообщил ему, что те из рабочих, которых ему удалось набрать, разошлись — их мучила совесть. В это время подошел Антуан.
— Антуан, хочешь мы возьмем один котел на себя?
— Идет!
Полуобнаженные, в синем полотне, оба брата принялись за топку.
Вечером, в час обеда, когда они явились к столу в мягких рубашках, с хорошо приглаженными волосами и красными лицами, они были очень довольны собой. Как хороший солдат, усердно сражавшийся на своем посту, думает, что сражение выиграно и не подозревает о незначительности своей роли и о поражении общем, так и они мало интересовались стачкой и, разбитые здоровой усталостью, думали только о том, чтобы обменяться впечатлениями, поесть и лечь спать. Франсуаза играла свою роль жены в военное время, восхищалась сражавшимися и вознаграждала их похвалами.
— Как вы, наверное, устали!
— Да не особенно: когда привычен к спорту, можно делать всякую работу. Тяжелый только момент — это чистка…
— А рабочие, что они о вас говорят?
— Мы этого вовсе не знаем; в нашей дыре мы никого и не видим.
После обеда, когда Франсуаза по просьбе Бернара начала анданте из пятой симфонии («Не говорите просто «Пятой», Франсуаза, вы заставляете меня вспоминать мадам Вердюрэн»)[16], и медленно зазвучали нежные ноты, подобные легкому ласковому прикосновению к усталому лбу, послышался шум захлопнутой в парке калитки, затем спешные шаги по гравию. Франсуаза узнала эти знаки приближения Ахилла. Молодые люди тотчас же встали.
