— Уже уходишь? — прошептала она, когда Андреа наконец злым рывком натянул пальто.
Не глядя на нее, он стал шарить в карманах.
— На... Я плачу! — И он, желая унизить ее и самого себя, швырнул ей несколько монет.
Она по-прежнему не пошевелилась. И только когда он открыл дверь и вышел в коридор, Мериам схватила свою одежду и кинулась вслед за ним.
— Жандарм спросит фонарь...
— Отстань, говорю тебе, убирайся!
Но она вцепилась в него.
— Жандармы... много жандармы, Андреа!
— Тс-с... Замолчи! Ты что, хочешь, чтобы весь город узнал, что я здесь?
Он уже не слышал себя и сам кричал громче нее. В глубине коридора скрипнула дверь, оттуда высунулась растрепанная женская голова, желтый свет лизнул внезапно возникший из темноты шкаф. С лестницы, ведущей на верхний этаж, послышался фальцет папаши Жану.
Андреа вырвался и побежал, почему-то испугавшись, что его увидят с нею.
— Нет, нет! Не туда... Ох! — Догнала его девушка как раз в тот момент, когда он старался отодвинуть засов у двери в сгоревшую, но еще не срытую половину дома. — Там страшно, — сказала она. — Пойдем!
Она взяла его за руку и повела по темному коридору.
Минутой позже Андреа вышел из шантана через заднюю дверь. Он шагал по зловонному мусору, между серых каменных стен, через мертвые развалины домов, сожженных во время восстания.
Было уже совсем темно, ноги все больше наливались свинцом, во рту была горечь. «Хорош... напился... А что мне остается? — бормотал он, тяжело ступая по скользкой крутой мостовой. — Уже и школу у нас отняли... Загнали в барак. Мне, что ли, самому ходить по домам собирать учеников? Еще чего! — Он рассмеялся. — “Господин хаджи Теодосие, я пришел за вашей дочкой, ведь вам страшно пускать ее одну...”»
Он опять выдавил из себя смех, но вдруг остановился, прислонился к стене и задумался. Мутные красные круги завертелись перед ним, что-то среди них блеснуло — чьи-то глаза, и он махнул рукой, чтобы их отогнать... «Страшно, — повторил он. — Им страшно, Андреа, разве ты не видишь, все придавлено страхом? Как тогда... И как после восстания... (О восстании он узнал в Каире, и, пока добрался домой, оно уже было подавлено.) А тебе не страшно, признайся? — спросил он себя с вызовом и вдруг перенесся мысленно на пять лет назад. — Ты забыл? А ему было страшно?.. — Вспомнив о человеке, который потряс и перевернул его жизнь, он задрожал всем телом. — Самое большее и меня повесят... только и всего, — сказал он и опять тяжело зашагал по мостовой. — Только и всего... Я схожу с ума! Я пьян, нализался как свинья. — И едва он успел осознать это, как ноги отказались его держать, он привалился к стене и бесчувственно сполз на мостовую. — Неправда!.. Я не пьян!» — упрямо твердил в нем какой-то голос.
