Он вымученно засмеялся, но вдруг увидел себя словно в зеркале — такого жалкого, никчемного, что сам испугался.
— Вчера было четверо... — заговорил он глухо. — Нынче утром только двое...
— Не понимай, — смеясь, сказала Мериам.
— Я о школе говорю...
Он смотрел на задернутое батистовой занавеской окно, за которым быстро угасал день.
— Да и кто пустит детей в такие времена?
— Андреа... дети?
— Ты дура, — сказал он раздраженно.
Андреа вспомнил, что сначала она, как другие, требовала у него по две серебряные меджидии>[4], а в последнее время денег не брала. Сейчас это показалось ему странным, смешным. Он расчувствовался и крепко ее обнял. Она прижалась к его груди и замерла, смущенная его неожиданной лаской.
— Почему ты больше не берешь у меня денег?
Она молчала.
— Деньги, я о деньгах говорю... Андреа — деньги — Мериам! — подражая ей, он повторял слово «деньги» то по-французски, то по-арабски.
— Андреа красивый... Мериам любить... очень красивый Андреа, — произнесла она наконец и, увидев, что губы его растянулись в насмешливой улыбке, схватила его руку и начала ее целовать.
— Ну-ну... хватит глупостей!
— Не глупости...
— Ох, — сказал он. — И дернуло же меня с тобой объясняться.
— Нет, нет! — все горячей протестовала она. — Мериам очень любит красивый Андреа...
— Замолчи! — прикрикнул он. — Неужели тебе не надоело повторять всем одно и то же?..
Она замолчала, а он даже не спросил себя, поняла она его или нет. Но вдруг — и это случилось с ним впервые в жизни — его пронизало странное тоскливое чувство, которое он не сумел бы назвать. Андреа вообразил, что он здесь с другой. Она его любит, любит по-настоящему. Она чистая. Принадлежит ему одному... ему одному... «Чепуха! — опомнился Андреа, — чего только не взбредет в голову!»
Он отвернулся от нее, сел и снова взял бутылку. Припал к ней губами и стал пить. Жадно. Отчаянно. «Вот до чего меня довела путаница в голове!» — подумал он.
— Мастика хочет вода? — спросила Мериам.
Он чувствовал сквозь рубашку упругую мягкость ее груди, ее дыхание жгло ему шею, но все это теперь не волновало его, а было даже противно. Он сам не знал, зачем он так сидит, чего ждет, и все сидел и ждал... Напрасно, ничего не будет, не повторится даже то тоскливое чувство.
Его вернули к действительности руки Мериам. Он высвободился, резко встал, начал одеваться. Она испуганно смотрела на него. Его лицо стало совсем белым от выпитой мастики. Он никак не мог попасть рукой в рукав пальто, и это неловкое пьяное движение вместе с вечно спадающей на лоб прядью волос показалось ей таким милым, мальчишеским и вместе с тем мужественным, что она, не отрывая от него покорных, обожающих глаз, так и застыла на сбившемся пушистом одеяле, словно молясь капризному божеству.
