Я прошелся вверх по берегу, поглядывая одним глазом, не
появился ли папаша, а другим – не принесет ли вода чего-нибудь полезного. И очень
скоро увидел челнок, да такой красивый – футов в тринадцать-четырнадцать длиной
и идет по воде шустро, что твоя утка. Я прямо в одежде прыгнул с берега в воду,
как лягушка, и поплыл к челноку. Я, правда, думал, что в нем залег кто-нибудь,
люди часто так делают, простаков дурачат – подплывет такой к лодке, ухватится
за борт, а хозяин вскочит и ну хохотать. Но на этот раз ничего подобного не произошло.
Челнок унесло откуда-то паводком, тут и сомневаться не приходилось, и я
забрался в него, и погреб к берегу. Гребу и думаю: старик обрадуется, увидев эту
штуковину, она, небось, долларов десять стоит. Однако, когда я подошел к
берегу, папаши видно еще не было, так что я завел челнок в закрытое со всех
сторон ивами и диким виноградом устье ручья и мне пришла в голову новая мысль:
чем удирать в лес да ноги трудить, спущусь-ка я по реке миль на пятьдесят и устрою
там постоянный лагерь.
До лачуги от этого места было рукой подать и мне все время
казалось, что сюда мой старик идет, и все же, челнок я спрятать успел, а
выглянув из-за ив, увидел папашу, который стоял на тропе и целился в какую-то
птицу. Стало быть, ничего он не заметил.
Когда он подошел ко мне, я уже старательно тянул из воды закидушку.
Он малость поругался на то, что я копаюсь, однако я сказал, что свалился в
реку, это меня и задержало. Я же понимал, он заметит, что я весь мокрый,
расспрашивать начнет. В общем, сняли мы с донок пяток сомов и вернулись в
лачугу.
Прилегли мы вздремнуть после завтрака, оба же усталые были,
и я все думал: вот если бы мне удалось изобрести чего-нибудь такое, что отбило
бы и у папаши, и у вдовы охоту искать меня, то это было бы куда вернее попыток
убраться подальше, прежде чем меня хватятся, потому как мало ли что со мной
может случиться, понимаете? Однако я так ни до чего и не додумался, но тут
папаша поднялся, чтобы выдуть еще один бочонок воды, да и говорит:
– Если тот малый снова начнет шнырять тут, ты разбуди меня,
слышишь? Он сюда не с добром приходил. Я его застрелю. Непременно разбуди меня
в следующий раз, понятно?
И тут же снова захрапел, но эти-то его слова и подали мне мысль,
в которой я так нуждался. Ладно, говорю я себе, уж теперь-то я так все устрою,
что никому и в голову не придет меня разыскивать.
Около двенадцати мы встали и прошлись по берегу. Вода
поднималась быстро и несла много всякого деревянного сора. Спустя какое-то
время показался кусок плота – девять связанных вместе бревен. Мы запрыгнули в ялик
и подтянули их к берегу. Потом пообедали. Любой другой подождал бы до вечера,
посмотрел бы, не принесет ли река еще чего, но это было не в папашином стиле.
Девяти бревен ему хватило за глаза и теперь он спешил поплыть в город и продать
их. Так что около половины четвертого он запер меня и отчалил на ялике, за
которым тянул на буксире бревна. Я рассудил, что к ночи он не вернется.
Подождал, пока он отплывет подальше, вытащил пилу и принялся за работу. Папаша
еще и до другого берега не добрался, а я уже вылез в дыру; он и его бревна едва
различались вдали, точно соринка на воде.
