Джим засунул четвертак под шар, снова встал на колени,
прислушался. И сказал, что на этот раз шар в полном порядке. Сказал, что, если
мне охота, он готов все мое будущее рассказать. Я говорю, ну давай. В общем,
волосяной шар поговорил с Джимом, а Джим мне все передал. Вот так:
– Ваш отец покамест и сам не знает, что ему делать. То
говорит, что уйдет отсюда, а потом говорит – останусь. Вам лучше всего сидеть
тихо – пускай старик сам все решит. Вокруг него два ангела крутятся. Один весь
белый, аж светится, а другой черный. Белый наставляет его на правильный путь,
но, как только наставит, тут же подлетит черный и все дело изгадит. И который,
в конце концов, верх возьмет, сказать пока ну никак нельзя. Зато у вас все
будет хорошо. Ждут вас в жизни большие горести, но и большие радости тоже ждут.
Придется вам и битым быть, и поболеть, но вы каждый раз будете поправляться. И
встретятся вам в жизни две женщины. Одна вся такая светлая, а другая
черноволосая. Одна богатая, другая бедная. Вы первым делом женитесь на бедной,
а уж потом на богатой. Главное, держитесь подальше от воды, не рискуйте собой,
потому как вам суждено быть повешенным.
Ладно, зажег я свечу, поднялся в мою комнату, а там папаша
сидит – собственноличной персоной.
Глава V. Папаша
начинает новую жизнь
Я быстро закрыл дверь, повернулся к нему – ну, точно, он
самый, папаша. Всю жизнь я его боялся, уж больно часто он меня дубасил. Думал,
и теперь со страху помру, однако уже через минуту понял, что ошибся, то есть,
понял после первого, как говорится, потрясения, от которого у меня дух
перехватило, потому что уж больно неожиданно он появился, а после, гляжу, – не
боюсь я его, и все тут.
Лет ему было около пятидесяти, на эти годы он и выглядел.
Волосы долгие, спутанные, сальные и на лицо свисают, а за ними глаза
поблескивают – так, точно он в кустах сидит. И все сплошь черные, без седины,
как и длинные, взлохмаченные бакенбарды. А в лице ни кровинки – то есть, там,
где его вообще видно, лицо-то; белое оно было, но не как у человека с очень
белой кожей, а как у больного, до того белое, что взглянешь на него и мурашки
по коже бегут – белое, точно квакша, точно рыбье брюхо. Ну а одежда – сплошные
отрепья. Сидел он, положив ногу на ногу, башмак на той, что сверху лежала, давно
разодрался, два пальца наружу торчали, и он ими этак пошевеливал время от
времени. А шляпа его на полу валялась – старая черная войлочная шляпа с широкими
полями и продавленным, точно дно старой кастрюльки, верхом.
