— Ну, ну, говори дальше! — серьезно произнес Холмс.
— Да что же говорить-то?
— Все, что было!
— Заснул значит я, вдруг слышу, будят. Вскочил — гляжу, жандарм и этот сыщик высокий…
— И тебя арестовали?
— Связали и повели.
Авсеенко махнул безнадежно рукой и договорил:
— Стали допрашивать! А что я скажу? Мне говорят, что я ограбил, а я отродясь чужой копейки не брал! Как же это так?
Физиономия Авсеенки выражала такую неподдельную искренность, что положительно невозможно было поверить, что этот человек был грабитель.
Видимо, и Холмс думал то же самое.
И когда он задал ему следующий вопрос, голос его звучал мягко и ласково.
— У тебя одни сапоги?
— Одни-с! — ответил, недоумевая, сторож.
— А старые?
— Старые уже давно продал.
— Кому?
— Татарину. Махметка тут ходит к нам, старыми вещами торгует.
— А давно ты ему их продал?
— Да с месяц тому назад!
— И не врешь?
— Чего же мне врать-то? — с недоумением и некоторой обидчивостью произнес сторож. — Я, барин, в жисть свою никогда не врал, так и теперь врать не буду. Да коли хотите, то и спросить можете! Он тут неподалече в крайней избе живет и всех нас знает.
— А ну-ка, сними свои сапоги! — приказал Холмс.
Авсеенко разулся и протянул свои сапоги Шерлоку Холмсу.
Внимательно осмотрев их, Холмс произнес:
— Подковки-то целы!
— Целы, батюшка, целы!
— Ну, а теперь покажи мне руки.
— Чего? — не понял мужик.
— Руки покажи!
Авсеенко протянул Холмсу свои грубые, покрытые мозолями руки.
Одну за другой Холмс осмотрел их до локтя.
Но и этот осмотр не удовлетворил его.
— Разденься-ка, братец мой, совсем, догола! — приказал он сторожу. Тот снял, ни слова не говоря, рубаху, потом сапоги, штаны и портянки и через несколько минут он стоял перед нами в костюме праотца Адама.
Шерлок Холмс приказал внести лампу и, освещая со всех сторон, стал тщательно осматривать все тело опешившего сторожа.
Наконец он отставил лампу.
И, посмотрев прямо в глаза сторожу, он сказал:
— Ни одного пореза.
— Чего изволили сказать, батюшка? — удивленно спросил Авсеенко, ничего не понимавший, что кругом его творится.
— А то, братец мой, что я начинаю убеждаться в том, что ты совершенно не виноват в этом деле! — весело пояснил ему Холмс.
Мужик хотел было что-то сказать, но душевное волнение его было настолько велико, что он не мог выговорить ни слова и вместо слов вдруг кинулся Холмсу в ноги.
— Ну, будет, будет! — сказал Холмс, поднимая его с пола и ставя снова на ноги.
— Отец родной, милостивец! — воскликнул Авсеенко.
