Но лучше закурить сторублёвкой сигару, подарить её за улыбку кокотке, кинуть за бокал шампанского на благотворительном базаре, — чем отдать эту сторублёвку неграмотному человеку, который живёт литературным трудом.
Даже у кокотки есть преимущество перед неграмотным издателем: она не живёт чужим трудом.
После даровых перепечаток ничто так не душит литературы, как дешевизна женского труда.
— Женщины, это — кули, которые душат нас, рабочих.
— Как? Вы против участия женщин в литературе? Да разве…
Литература, это — храм, где Бог — общественное благо. Пусть всякий, кто хочет молиться этому богу, идёт в этот храм. Для всех он открыт.
Но в храме тесно.
И когда вы входите в этот храм, и толпа подаётся? чтоб вас впустить, где-то там, у стены, прижат, — быть может, задушен — человек.
Мы, литераторы, говорим:
— Довольно нас переколело под забором! Довольно переколело по больницам! Довольно мы строили домов и конюшен для других! Мы сами хотим жить в тех домах, которые строили, и сами ездить на тех лошадях, которых зарабатываем!
И вы, женщины, нам мешаете в нашей работе, — мешаете вывести литераторов хоть из того гнетущего экономического рабства, в котором они находятся.
Женщины приходят с самыми скромными, с самыми маленькими, с самыми женскими требованиями.
На этот рынок рукописей, — я говорю о рынке рукописей, а не идей, успокойтесь, — вы, женщины, приходите с самым ужасным, с самым предательским оружием: вы невозможно сбиваете цены.
Вы обрекаете работников на голод.
А с голодом вы много талантов обрекаете и на гибель.
Милый, дорогой мне образ, образ друга моей юности, тебе я посвящаю эти строки. И пусть мои проклятия безграмотным издателям будут панихидой по тебе.
Спи мирно, в безвестии, товарищ, — в безвестии, хотя ты, может быть, мог бы быть и знаменит и полезен.
Это был человек, полный ума, остроумия, жизни, наблюдательности, таланта и благородства мысли.
Он писал под псевдонимом «Риваль» бульварные романы в маленьких газетах.
И, — подождите же отворачиваться с таким пренебрежением, — если вам нужен аттестат, — вот он.
Однажды мой приятель удосужился, написал большую вещь и послал её в «Вестник Европы». Она была напечатана. Она вызвала похвалы критики. Была очень замечена.
Знаете ли вы, — вы, аристократы литературы, которые родились в большой прессе, в толстых журналах, как рождаются люди в графских и княжеских семьях, что значит для настоящего литературного плебея, который заставил обратить на себя внимание не связями, не дружбой с лучшими людьми, не протекцией, а талантом, — что значит для него «выйти на открытую широкую воду»? Для него, задыхавшегося в тине и вони «мелкой» печати.
