По рукам ходит номер «Южанина», где на первой странице жирным шрифтом отпечатано:
«Приказ и. д. николаевского военного губернатора. Апреля 21-го дня 1899 г. № 2173.
В виду появления в городе Николаеве уличных беспорядков и насилий над имуществом граждан, объявляю для всеобщего сведения:
1) Сборища народа на улицах, тротуарах и площадях воспрещаются.
2) Ворота и двери на улицу должны быть заперты и открываемы лишь в случаях крайней необходимости.
3) Магазины, лавки и погреба, в которых продаются вино и водка, а также трактиры со спиртными напитками должны быть заперты, и
4) Виновные в неисполнении вышеозначенного будут подвергнуты мною ответственности на основании положения об усиленной охране».
Николаев, за последнее время быстрорастущий, шумный, оживлённый город, неузнаваем.
Приезжаю, — гостиницы переполнены.
— Приезжими?
— Нет, местными жителями. Еврейские семьи, нагруженные узлами, переселяются в гостиницы «до среды». Так и платят вперёд, какую угодно цену, до среды Фоминой недели. В подмётных письмах говорится, что 25, 26 и 27 апреля погром будет возобновлён.
Все банки заперты.
У отделения государственного банка караул с ружьями.
Около привозного рынка стал бивуаком казачий патруль.
Около думы — казаки.
На городском рынке ружья в козлах. Стоит пехотный караул.
На Соборной улице, — «Невском проспекте» Николаева, — большинство магазинов закрыто. В тех, которые открыты, железные шторы над дверьми и окнами подняты наполовину: словно вот-вот готовы закрыться при первой тревоге.
Мало прохожих.
Словно в городе чума!
Веет печалью, унынием, паникой.
Ужасом веет от окон, повсюду закрытых ставнями, от образов, выставленных в окнах, от маленьких образов, словно умоляющих о пощаде.
Вот большой, новый, красивый, трёхэтажный дом, которых теперь много растёт в быстро богатеющем Николаеве. Его фасад напоминает иконостас. В каждом окне, на воротах — образа.
Все ставни закрыты. Тишина. Дом точно замер. Только ярко горят на солнце золотые ризы икон.
Этот огромный дом словно в ужасе осеняет себя крёстным знамением.
Такие картины на каждом шагу.
На городском базаре, охраняемом солдатами, из десяти лавок открыта разве одна. На каждом шагу развороченные железные шторы, — следы погрома. Над дверьми открытых лавочек образа. Они решаются торговать только под охраной икон. Какое странное впечатление производит крошечная лавчонка готовой обуви с повешенной над нею Неопалимой Купиной, охраняющей это маленькое, жалкое достояние.
