– Но я не знаю!
Она приблизилась, положила ему руку на плечо.
– Вы обижены, досадуете на меня, признайтесь!
– О Бог мой! Я страстно жажду вас, целых восемь дней мечтаю о нашей встрече, а вы приходите сюда, чтобы поведать, что все между нами кончено, что вы не любите меня...
Ласка звучала в ее голосе:
– Разве пришла бы я, если б не любила вас. Поймите, что действительность убьет мечту, что лучше не накликать нам муки угрызений! Мы уже не дети. Нет, оставьте, не сжимайте меня так. – Сильно побледнев, вырывалась она из его объятий. – Пустите или, клянусь, я уйду, и вы никогда больше не увидите меня, – голос ее стал хриплым, сухим. Он выпустил ее.
– Сядьте там за столом, прошу вас, сделайте так для меня, – и, постукивая каблуком о паркет, она продолжала металлическим голосом: – Неужели нельзя быть другом мужчины, только другом. Как прекрасно было бы видеться с вами, не боясь дурных мыслей, – и, помолчав, добавила: – Да, как я хотела бы лишь таких свиданий, хотела бы молчать, если нечего сказать друг другу о возвышенном. Есть прелесть и в молчании! – Она вздохнула: – Час на исходе, пора домой!
– И вы уйдете, не дав мне никакой надежды?! – молил он, сжимая ее руки в перчатках.
– Скажите, вы вернетесь?
Не отвечая, она покачала нежно головой. Наконец смягчилась на его мольбы:
– Обещайте, что вы ничего не потребуете от меня, будете благоразумны, и послезавтра в девять вечера я приду сюда.
Он обещал все, что хотела она. Дыхание его струилось выше ее плеч, рот тянулся к шее, которую он видел перед собой, и, высвободив руки, она сама нервно схватила его за руки и, стиснув зубы, протянула для поцелуя шею.
Потом устремилась прочь.
– Уф! – вздохнул он, запирая дверь. Он был и доволен, и в то же время недоволен.
Доволен потому, что она показалась ему загадочной, многообразной, обольстительной. Оставшись один, он мысленно воскрешал ее, затянутую в черное платье, в меховом плаще, теплый воротник которого ласкал его, когда он припал к ее шее. Она не носила драгоценностей, и лишь в ушах сверкали синие искры сапфиров. Темно-зеленая, опушенная выдрой, немного странная шляпа сидела на ее белокурых волосах. Длинные рыжие шведские перчатки стягивали руки и, как и вуаль, источали причудливый запах, напоминавший запах корицы, тонувший в более сильных благовониях, аромат нежный и далекий, след которого хранили еще его пальцы, когда он подносил их к лицу. Пред ним мерцали ее туманные глаза, серые, загадочные, иногда метавшие вдруг искры, влажные, острые зубы, болезненный, страстный рот.
