Нелишне прибавить, что здоровье мое слабо. Будет в запасе хороший повод оборвать знакомство, соображал он, скручивая папиросу.
Она прочтет немного утешительного... ну и еще... что же еще? Не худо предупредить ее, что по соображениям семейным я никогда не вступлю в прочную, длительную связь. Это обезопасит меня от ее навязчивости. Так, на этот раз довольно...
Он запечатал письмо и надписал адрес.
Потом, не кладя его на стол, стал размышлять. Он решительно поступает безрассудно. Кто знает, кто предугадает, куда, в какие дебри заведет его эта проделка. По глубокому его убеждению, всякая женщина, какова бы ни была она, порождает скорби и заботы. Добродетельная женщина или безобразна, или болезненна, или до того отчаянно плодовита, что к ней страшно прикоснуться. Если она порочна, то ждите самого горшего, будьте готовы ко всем тревогам, к худшему позору. С какой стороны ни взглянуть, близость с ними – погибель!
Он воскресил в памяти воспоминания о женщинах своей юности, вспомнил жестокость и лживость, коварство и обманы, закоренелую развращенность женской души, даже юной! Нет, я уже слишком стар для этого. О! И к чему вообще теперь мне женщина!
И, однако, наперекор всему его занимала незнакомка. Кто знает? Возможно, она красива? И при этом, в виде исключения, не слишком докучлива. Проверить ничего не стоит. Он перечел письмо. Написано оно без орфографических ошибок. Почерк не очень разборчивый. Мысли о моей книге довольно посредственны, но, Бог мой, разве можно от нее требовать подлинного изучения.
Понюхав конверт, он втянул легкий запах гелиотропа...
Ну что ж! Будь что будет! И, спускаясь завтракать, оставил у привратника ответ.
VII
– Я сойду с ума, если так пойдет дальше, – пробормотав Дюрталь, сидя за письменным столом. Он перечитывал полученные им от этой женщины за восемь дней письма. Судьба столкнула его с неисправимой графоманкой, с первых же шагов своих, к сближению не дававшей даже ему времени одуматься.
Черт возьми, думал он, пересмотрим все сначала. После унылого ответа, который я послал ей на первую записку, она без промедления награждает меня таким посланием:
«Милостивый государь!
Письмо это как бы прощание. Я знаю, что письма мои одно-, образны, что в них неизбежно отразится вечная скука, которая меня терзает. И разве не принесли мне лучшую часть вас самого те строки на листке неопределенного цвета, которые на миг вывели меня из летаргии? Увы! Не хуже вас знаю я, что ничему не бывать, что высшие радости в наслаждении мечтой. Я жажду уз-, нать вас и, однако, боюсь, подобно вам, что встреча создаст для нас обоих источник сожалений, что не следует добровольно подвергать себя их горести...»
