Любопытно, что епископ подал в отставку, устрашенный увиденным им, и удалился в Фонтенбло, где умер два года спустя, до самой смерти не оправившись от потрясения.
– Друзья мои, – объявил Карэ, посмотрев на свои часы, – восемь без четверти. Мне пора идти на колокольню и звонить вечерний Angelus . He дожидайтесь меня, пейте кофе, я вернусь через десять минут.
Он облачился в свой гренландский костюм, зажег фонарь и открыл дверь. Ворвался леденящий порыв ветра.
Во тьме крутились белые снежинки.
– Ветер в бойницы наметает снег на лестницу, – сказала жена. – Я всегда боюсь, что Луи схватит в такую погоду воспаление легких. Кофе готов, господин де Герми, прошу вас, наливайте его сами. Мои бедные ноги не слушаются меня в такой поздний час. Пора на отдых!
Они пожелали ей доброй ночи и де Герми вздохнул:
– Дело в том, что мамаша Карэ преисправно стареет. Я старательно прописываю ей тоническое, но это ни капельки не помогает. Очевидно, иссякли силы ее. Слишком часто приходилось взбираться бедной женщине по лестницам!
– Ты рассказал мне много любопытного, значит, в общем, черная месса – символ современного бесовства!
– Да. Наряду с колдовством, инкубатом и суккубатом. Их я опишу тебе в другой раз или лучше сведу тебя с большим знатоком этого вопроса, чем я. Кощунственная месса, колдовство и суккубат – такова истинная сущность сатанизма!
– А что же делали с облатками, освященными при кощунственных мессах, если их не уничтожали?
– Но я же сказал тебе – их оскверняли. Вот, послушай, – и Герми взял из библиотеки звонаря и начал перелистовать пятый том «Мистики» Гёрреса. – Вот к чему это сводилось: «Эти священники доходят в своей гнусности до того, что совершают мессу над большими облатками, из которых потом вырезают середину и, наклеив на таким же образом прорезанный пергамент, пользуются ими отвратительным образом для удовлетворения своих страстей».
– Божественная содомия?
– Конечно!
В этот миг на башне раздался звон колокола, в который ударил звонарь. Комната, в которой сидел Дюрталь, задрожала, как бы затряслась. Казалось, что со стены винтообразно струятся волны звуков, что их источают каменные глыбы, в музыке звона переносишься на дно тех раковин, в которых, если приложить их к уху, шелестят отзвуками переливающегося рокотания волны. Привычный к этому оглушительному звону де Герми невозмутимо занялся кофе, подогревая его на печке.
Колокол зазвонил медленнее, удары его смягчились. Оконные стекла, витрины книжного шкафа, стоявшие на столе стаканы стихали, звеня тонким, прозрачным перезвоном, издавая почти умирающие тоны.
