Кто-то подвинулся. Трубниковы сели в уголок, и взгляду их представился странно недвижимо молчащий зал.
— Чего тут деется? — шепотом спросил Семен какую-то старушку.
— Раменкова выбирают, — прошептала та.
Тот же зал со стороны президиума: люди словно окаменели, есть что-то давящее, почти грозное в этой недвижимости и молчании.
Нахмурился Клягин.
Непроницаемо суров Трубников.
Спокоен Ширяев.
Слабая улыбка надежды тронула бледный лик Раменкова.
— Товарищи, вы, может, не поняли… — начинает Клягин.
— Все поняли!
— Не хотим!
— Не нужны перевыборы!
— Даешь Трубникова!
— Мы к Егору Иванычу претензиев не имеем! — вскочив с места, кричит скотница Прасковья.
Трубников поднял руку.
— Неужто? — холодно произнес он. — Я человек грубый, жестокий, самоуправный…
— Да мы не в обиде! — кричит кто-то из задних рядов.
— Не в обиде? — Трубников впился в зал своими глазами-буравчиками. — А я так в обиде! Плохо работаете, мало. При такой работе сроду в люди не выйти…
— Так говори прямо, чего надо! — слышится свежий, молодой голос Павла Маркушева. — Не тяни резину, батька!
При этом слове Трубникова шатнуло, как от удара в грудь. Тихо, со странной хрипотцой он ответил:
— Двенадцать часов в полеводстве, четырнадцать — на ферме.
— Так бы и говорил! — весело крикнул Маркушев. — Нашел чем испугать!
Кто-то засмеялся, кто-то хлопнул в ладоши, кто-то подхватил, и вот уже аплодирует весь зал.
— Голосуем! Голосуем! — требуют люди.
— Кто за Трубникова? — говорит Ширяев. — Прошу поднять руки!
Радостно и гордо люди вскидывают вверх руки; чуть помедлив и покосившись почему-то на угол, невысоко поднял руку Алешка Трубников. Но это не так. В зале воцарилась странная, напряженная тишина, и люди медленно, угрожающе поворачиваются к углу, где сидят Семен и Доня Трубниковы.
Под взглядом односельчан Семен опустил глаза. Доня заерзала на лавке, пальцы ее судорожно передернули на плечах нарядную шаль. А люди смотрят молча, ожидающе, недобро, поднятые вверх руки словно застыли. Доня опустила шаль с плеч, будто ей жарко, и вдруг резко, зло пнула мужа локтем в бок и тут же вскинула белую, по плечо голую руку. Его губы беззвучно шепчут:
— Уеду… Уеду… Уеду…
— Единогласно! — громким, твердым голосом произносит Маркушев.
— Единогласно! — повторяет Ширяев. Трубников встал из-за стола, шагнул вперед.
— Ну, так… — сказал Трубников и замолчал. — Раз вы так. — Он опять замолчал.
А зал, почувствовав его волнение, ответил шквалом аплодисментов.
Перекрывая шум хлопков, Трубников крикнул:
