Но дело вовсе не в мебели. Не в ремонте. И даже не в отсутствии денег. А в том, что мама опять обиделась. Зато у нее есть Петя со своими слюнявыми поцелуйчиками. Они всегда вдвоем: мама и Петя. А она — одна…
Аня подобрала под себя длинные руки и ноги, свернувшись, как в норке, на своей старенькой тахте, спрятанной за упакованным кухонным гарнитуром. В окно вползли сумерки и загустели, спрессовались давящей мглой, заколыхались тенями по стенам, зашуршали приглушенными шепотами: «Она неблагодарная… вечно хамит… огрызается… села на шею… да-да, неблагодарная… да-да, хамит… да-да, огрызается… да-да, села на ш-ш-шею…» Шелестят шлейфом шорохов: «ш-ш-шляется, ш-ш-шалопайка, ш-ш-шастает, ш-ш-ш…» Сквозь шушукающий шелест звенит тоненькую песенку комар, зудит назойливо: «з-з-з, из-з-звинись, из-з-звинись з-з-завтра…»
З-з-завтра надо обяз-з-зательно из-з-звиниться перед Максимом. А сейчас спать, спать, спать…
Извиняться было не перед кем. Его койка сиротливо приткнулась к стене, прикрывшись байковым казенным одеялом. Раздетая подушка одиноко лежала плоским серым блином. Пока Аня собиралась с духом, Соболев исчез. Его просто выписали — и все тут.
Вот и прекрасно. Надо постараться поскорее забыть обо всем. Что там у нас сегодня назначено?
Аня принялась за работу, но постоянно ловила себя на том, что думает об этом вредном Соболеве. В нем все неприятно, даже фамилия — и та звериная. И как только люди живут с такими фамилиями? Хотя бывают ничего. Например, Белкин. С Белкиным было легко. При нем руки не холодели, ноги летали, и каждое движение порхало как в танце. Как он тогда сказал? Девочка на шаре. А с этим Соболевым все по-другому. Хорошо, что его нет. Без него все процедуры сдались без сопротивления. И рабочий день незаметно кончился.
Она выбежала из корпуса и зажмурилась. Солнце слепило глаза, обжигало пурпурно-алые георгины, каскадами рвущиеся из клумбы, отражалось зеркальными бликами от ярко-красных «Жигулей».
— Привет доблестным медицинским работникам! — в открытом окне машины усмехался Соболев. — Карета подана. Садись!
— Вы мне? — Аня обернулась, чтобы убедиться в том, что следом не идет прекрасная незнакомка.
— Тебе-тебе. Садись. Битый час тебя жду на жаре.
— Меня?! Ой, я же извиниться хотела за вчерашнее.
— Давай садись. Садись, я все прощу!
Аня села на переднее сиденье, натягивая короткую юбку на голые колени.
— Вперед, к сияющим далям! Мы поедем, мы помчимся на оленях утром ранним, — запел Максим, и машина тронулась с места, оставив сидеть на скамейке у клумбы Белкина.
