А я хоть бы что, сидел, тихо понурив голову, будто ждал приговора. Вот и дождался…
И теперь вот расхлебываю…
— Я пригласил вас, поскольку все места заняты. Прекрасно понимаю, как это досадно, — все еще улыбался он.
Я не смотрел ни на Анку, ни на него, а только на свои руки, лежащие на запачканной скатерти, на свои загорелые, сильные, но неуклюжие пальцы, которые годятся только для центровки колеса, для починки передачи, не более, да и что они еще могли по сравнению с пальцами этого господина, ловкими быстрыми пальцами, добывающими автомобили и чеки, берущими визы и заграничные паспорта так равнодушно, как мои пальцы берут трамвайный билет в старой громыхалке, что битый час тащится с Видзева на Балуты; к чему только эти пальцы ни прикасались — мне бы хоть половину, хоть частичку того потрогать!
Я не смотрел на Анку, но знал, какой у нее вид, ее волнение передавалось мне, как тепло от солнца, подернутого тонкой тучкой. Она сказала:
— Мы так вам благодарны.
И это было последнее, что она сказала от нашего общего имени, потому что после этого она говорила уже только от себя, как будто меня не существовало, как будто нас ничто не соединяло, как будто она действительно забыла, что мы днем целовались…
— Вы, кажется, приехали на той большой машине? — спросила она равнодушно.
Немец посмотрел ей в лицо и загадочно улыбнулся.
— На этой… кремово-песочной? — добавила Анка, уже не так уверенно.
Выражение его лица не изменилось, он знал, что она хорошо помнит вид и марку его машины, и ждал, пока название этой отличной, наилучшей марки сорвется с ее губ, как перышко райской птицы, как сладчайшая музыка.
— На этом… «мерседесе»? — произнесла она быстро, как будто впервые припомнила это слово после долгих лет.
— Да, да, это верно. — Теперь и он припомнил.
— Вы немец?
— Конечно, — он все еще улыбался и поглядывал на Анку внимательно и ласково, будто поощрял ее задавать дальнейшие вопросы.
— Вы так хорошо говорите по-польски… вот я и подумала…
— Мои дела требуют этого, — сказал он ласково. — Впрочем, я знаю его с детства…
Он потирал ладони, словно умывался.
— Странно устроена жизнь, — сказал он с деланной краткой задумчивостью. — Я и не предполагал…
— Чего? — с готовностью откликнулась Анка.
— Что будет так приятно, — оживился он. — Погода для поездки — лучше и не придумаешь. Не выношу жары. А вы?
— Я тоже не выношу.
Так это у них мило получался разговор, а я был голоден и ухватил официанта за полу.
— Что вы, что вы! — возмутился официант. — Мы сейчас группы обслуживаем! Не видите разве? Экскурсия!
