— Спасибо, я больше не хочу есть, — говорит мальчик и передает тарелку Франсине, которая тотчас же меняет репертуар и затягивает:
— «Была одна пастушка, тра-та-та, тра-та-та, крошечка толстушка... а... а» — Затем добавляет с полным ртом: — Они великолепны, твои сыры, Матильда.
— Что такое «толстушка»? — спрашивает Хосе, но так тихо, что никто его не слышит.
Несмотря на все старания Матильды, кофе из жареного гороха не очень пригоден для питья, хотя Матильда уверяет, что положила в него несколько зерен настоящего кофе.
— Я постараюсь достать «настоящего кофе» через этих господ по снабжению, — говорит Жорж. — Они забирают у нас все, что дает усадьба, могут же они сделать что-то и для меня. — И он с какой-то, по мнению Жильбера, детски-наивной гордостью достает из кармана пачку сигарет. Прямоугольная, серая с белым пачка — «для немецкой армии». — Такие я всегда добуду... Закуривайте. У меня для трубки есть запас амстердамского: я всегда был предусмотрителен.
Жильбер отказывается. Он достает остатки своего военного рациона и скручивает тонкую цигарку.
— Разделим, — предлагает Матильда, берет у Жоржа пачку и протягивает ее Франсине.
— Нет, оставь себе, — отвечает Франсина, — через неделю у меня конкурс, и я должна беречь горло. Этот слабоумный директор осмеливается утверждать, что с моим голосом можно петь только в салонах: неправильное дыхание, нет широты... Вот кретин! «Опера?! Полноте! Не надейтесь даже на оперетту: из третьего ряда партера вас уже не услышат!» И такому-то разрешается быть профессором музыки, директором консерватории! Настоящая скотина! К счастью, профессор пения, мосье Галтьери, иного мнения. Он знает, на что я могу рассчитывать. Я ему обещала до конкурса беречь легкие, горло, нос, все, что он пожелает.
— На этот раз ты одержишь победу, — примирительным тоном говорит Матильда.
Жильбера забавляет болтовня Франсины, ее возмущение директором консерватории, ее доверие к маэстро Галтьери, на которого, возможно, красота Франсины действует сильнее, чем достоинства ее голоса. Так думает Жильбер. Он знает, что голос — это дополнительное украшение Франсины. Причем он у нее мелодичный — легкое сопрано, однако без больших возможностей, без правильно поставленного дыхания. Карьера певицы была детской мечтой его жены, и время ничего тут не изменило. Бесконечные провалы не обескуражили ее. На сцене единственным ее козырем была красота. Жильбер знает, что она не может быть актрисой. Играет она фальшиво, теряет чувство меры, всякую гибкость. Говорил ли он ей об этом? Пытался, но это всякий раз вызывало бурю отчаяния, упреки, слезы, обвинения — в ревности, в мужском эгоизме, в мещанском, консервативном складе ума. Потом следовали недели плохого настроения, капризов, мигреней. Жильбер знает, что лучше предоставить Франсине мечтать о карьере певицы — тогда у нее сохранится эта ее очаровательная жизнерадостность. Конкурс... через неделю... Если Франсина не получит первой премии, думает Жильбер, что он сможет сделать, чтобы ее утешить? Конкурс... Жильбер объясняет этим некоторые моменты, которые огорчают его. Со времени своего возвращения он страдает от ощущения какой-то пустоты. Его страсть, его желание, обостренное месяцами разлуки, не нашли у Франсины отклика, которого он ждал. Она никогда не отказывала ему, не употребляла никаких женских уловок: не пыталась сказаться усталой, расстроенной, сонной. Но в любви Франсины, в ее ласках была какая-то рассеянность, почти машинальная податливость без всякого порыва.
