С тех пор утекло немало воды. Теперь самая выдающаяся достопримечательность Энглвуда — особняк Кэррингтонов, похожее на замок каменное строение, то самое, где я тайком побывала в детстве.
Все эти мысли крутились у меня в голове, когда я второй раз в жизни очутилась за воротами поместья Кэррингтонов. Двадцать два года прошло, думала я, представляя любопытную шестилетку, какой была когда-то. Возможно, воспоминание о том, как всего несколько недель спустя Кэррингтоны уволили моего отца, вызвало у меня внезапный приступ неловкости. Погожее октябрьское утро сменилось сырым ветреным днем, и я пожалела, что не оделась теплее. Жакет, в который я облачилась с утра, оказался слишком легким и светлым.
Я безотчетно припарковала свою видавшую виды машину поодаль от внушительного въезда, не желая выставлять ее на всеобщее обозрение. Пробег в сто восемь тысяч миль не скроешь, даже если твоя машина недавно вымыта и без единой вмятины.
Волосы я убрала в строгий узел, но за то время, пока поднималась на крыльцо и дожидалась, когда мне откроют, ветер успел растрепать их. Открыл мне мужчина за пятьдесят с редеющими волосами и брюзгливо поджатыми тонкими губами.
В просторном вестибюле было сумрачно, свет просачивался сквозь витражные окна. Рядом со средневековым гобеленом с батальной сценой возвышалась статуя рыцаря в латах. Мне очень хотелось рассмотреть гобелен во всех подробностях, но вместо этого я покорно последовала за своим провожатым по коридору в библиотеку.
— Мистер Кэррингтон, к вам мисс Лэнсинг, — сказал он. — Я буду в кабинете.
Из его слов я сделала заключение, что он секретарь.
В детстве я частенько рисовала воображаемый дом, в котором мне хотелось бы жить. Больше всего я любила представлять комнату, где могла бы читать днями напролет. Непременным атрибутом этой комнаты были камин и книжные полки. В одном из вариантов фигурировал уютный диван, а в уголке его я нарисовала себя, свернувшуюся клубочком с книжкой в руках. Не хочу сказать, что я художник, вовсе нет. Человечки у меня выходили корявые, книжные полки — косые, а нарисованный ковер представлял собой многоцветную пятнистую копию того, что я видела в витрине антикварной лавки. Но пусть мне и не под силу было запечатлеть плод моих фантазий на бумаге, я знала, чего я хочу. А хотела я именно такую комнату, в какой очутилась сейчас.
Питер Кэррингтон сидел в широком кожаном кресле, положив вытянутые ноги на маленькую скамеечку. Лампа на столике рядом с креслом не только освещала книгу, которую он читал, но и обрисовывала его мужественный профиль.
