Этот человек не хочет больше быть стипендиатом.
Тогда ему нужно извлечь себя изо всех этих площадей. А поэтому: скорее назад, на площади! Искать, отыскать себя, отыскать меня, извлечь и забрать с собой.
Как он проводил время?
Конечно, спал, покуда веки справлялись с атаками света, покуда судорожный отказ ушей что-либо слышать мог выдерживать и отвергать оглушительное грохотание Пины — гром голоса и гром кастрюль, ее болтовню с кастеляншей, блеяние колокольчика у входной двери, ржание телефонов — и все это прямо перед моей дверью; покуда угрюмая решимость спать, невзирая ни на что, не уступала под натиском света и ума. Но вот он наконец сдается, не выдерживая больше явно демонстративного шумного сборища под его дверью, сопротивление бесполезно, и вот они уже врываются оттуда, снаружи, прочь все завесы; но откуда же взялись эти легкие угрызения совести у меня в душе, от которых мгновенно испаряется праведный гнев по дороге в душ, куда ты шлепаешь босыми ногами, застигнутый на месте преступления, в котором сам себе должен признаться как безвольная, встрепанная личность, бредущая по коридору в душном облаке запаха постели и уже не способная более отпираться — бредущая навстречу стоящим в ожидании женщинам, которые с подчеркнуто лучезарной улыбкой говорят тебе «Доброе утро!», нисколько не скрывая, впрочем, озаряющего эту лучезарность злорадного любопытства? Ведь мой сон принадлежит только мне. И тем не менее претензии ко мне остаются: я знаю, что за проявлением участия тщательно скрыто подозрение, что сейчас там, за двойной защитой, под прикрытием двери в душ и шума воды, идет обмен двусмысленными намеками.
Но, выйдя из душа, причесавшись и приведя себя в порядок, человек защищен уже значительно лучше, и он поскорее забирается обратно в свою комнату, обещая себе ни больше ни меньше как расстаться с нею поскорее.
Навстречу пока еще не ускользнувшему дню мчится он, скача вниз по пустынной лестнице дома, где живут стипендиаты, — и вот он уже в парке, который, как всегда, превосходит любые ожидания. Садовник, добродушный, загорелый, маленького роста человек, работает граблями или же занимается подрезкой веток где-то в гуще кустов. Солнце дробится на части, падая между шеями пальм, выставляет напоказ ослепительные песчаные дорожки, с которых уже убраны все иголки. Солнце дает полюбоваться азалиями и камелиями, кактусами и персиковыми деревьями; на листьях и цветах — летучий глянец; и шершавая сухость герм, амурчиков, каменных плит и постаментов. День, полный густой синевы, простирающийся далеко над опахалами пальм, день, который возвращается назад во всей своей городской белизне; новый день, который существует во всем своем изобилии.
