Праздник состоялся, никаких происшествий не произошло, нештатных ситуаций не возникло, и теперь Одиссей вновь мог присоединиться к своей компании — как ни в чем не бывало, словно и не с ним она только что попрощалась навсегда, а с кем-то другим, В общем, никто, как всегда, правил проведения мероприятия не нарушил, это и в голову никому не пришло. А по черной яме, откуда ушел вверх корабль, уже ползали дезактивационные машины, всасывали в себя радиоактивную пыль, сгребали зараженную почву, пропускали всю эту дрянь через себя и тут же высыпали обратно, закапывали, заравнивали воронку, стелили сверху новые железобетонные плиты. Через неделю с этого самого места должен был состояться очередной старт.
Домой с космодрома возвращались все вместе нестройной гурьбой, как когда-то в юности. Родители Одиссея ушли раньше, их ждали какие-то свои встречи и радости. Друзья больше не чувствовали себя благодарными Одиссею за то, что он их всех вместе собрал, они считали, что уже достаточно уделили ему внимания. Он был, как говорится, «провожен в космос по высшему разряду», так что ж еще?
И Одиссей со своей Пенелопой плелись сзади всех, на них никто не оглядывался. Притихшая Пенелопа прижималась к теплому боку мужа, а уже вовсю чувствовалась в воздухе ночная прохлада, и он сказал вполголоса слова, которые в описываемую эпоху совсем исчезли из употребления, как нецензурные. Он сказал: «Хорошая ты у меня, Пенелопушка, спокойно с тобой, я тебя люблю…» И сконфузился, хотя никто из посторонних, конечно, не мог его слышать.
Но жена, очевидно, тонко чувствовала состояние своего Дуси, она не засмеялась, не призвала его к порядку, не потребовала подбирать выражения. Она лишь ответила едва слышно: «И я…» И больше — ничего. А он облегченно вздохнул.
С тех пор прошло очень много лет. Кому было суждено отправиться в космос, те и отправились. Их проводили тоже по высшему разряду. Компания распалась с наступлением какого-то возраста компаньонов. Ушли в небытие родители Одиссея.
И вот померла Пенелопа. Она в последние годы своей жизни, умом, что ли, повредившись, каждый день выходила за порог дома, всматривалась в даль, словно ждала кого-то. А Одиссея это страшно бесило, он кричал на жену, даже как-то ударил, а уж слово «дура» она с некоторых пор слышала от него ежедневно, да еще и не по разу.
Бедняжка никак не пыталась оправдаться, никак не объясняла свое странное поведение, либо не умела объяснять, либо не хотела, полагая, может быть, своего постаревшего Одю недостаточно понятливым…
