Сердце бьется, бьется; это невыносимо. Я жду. Через минуту грянет нечто невообразимое.
В груди у меня что-то обрывается. Юб повернул половину лица ко мне. Губы его шевелятся.
Но не раздается ни звука. Он ничего не может сказать. Я не знаю, чтó он хотел сказать, могу только догадываться. Он говорил со мною словно сквозь стекло. Мое сердце не устанет его ненавидеть, и эта ненависть будет ненасытна.
— Ты, — говорит он.
И все. Сказать большее он оказался не в состоянии. Он понял, до чего я его ненавижу. Почувствовал кипящее в моем сердце отвращение. Он не сводит с меня незакрытого глаза.
Я задаю себе вопрос. Задаю непрерывно, формулирую его, обходясь без слов, — вопрос почти бессознательный, подобный дрожи, сотрясающей все тело.
Я смотрю на него. Дрожь возобновляется с удвоенной силой. Я вспоминаю одновременное ощущение жара и холода. Вспоминаю, как он приблизился ко мне, протягивая дрожащие руки, словно не видя меня, — когда-то, уже давно.
Зачем? Этот вопрос не нужно задавать себе. Никогда. И вот он снова, этот вопрос, или что-то похожее. И я испытываю прежнюю беспомощность.
Я все дальше отстраняюсь от Юба, я отступаю и все смотрю на него. У него почти детская улыбка.
Из его груди вырывается крик. Крик отчаяния и ярости. Обе руки повисают вдоль туловища. Теперь его лицо видно целиком. Оно смотрит на меня с тем же выражением, как в тот раз, когда-то.
— Господи! — восклицает моя мама.
Она пришла и уводит его. Она пришла увести Юба.
Надежды больше нет. Никакой надежды не осталось. Та самая правда входит в меня, укореняется.
— Как же ты его мучаешь, — говорит мама, уводя его.
Губы у меня дрожат. Я говорю:
— Почему я? Почему не он?
Я с вызовом улыбаюсь. Хотела улыбнуться с вызовом, но чувствую, как эта улыбка кривит мне губы, Я смотрю на них обоих. Они хорошо смотрятся вдвоем.
— Вот уж правда, — говорит мама, — иногда призадумаешься, чтó у тебя на уме.
— Ты о чем? — спрашиваю я.
Она смотрит на меня и не произносит ни слова. Юб поднимает на меня глаза. Глаза, горящие враждебностью. Вот так хорошо, так куда лучше.
Юб еще совсем дитя.
Я говорю:
— Юб еще совсем дитя.
Си-Азалла говорит:
Я сидел в одном из тех кожаных кресел. Поднялся и сказал:
— Они снова пойдут в народ, Камаль Ваэд. И он не сел за свой стол. Остался стоять. Я наблюдаю за ним.
— Они возвратятся туда. Так что обдумай хорошенько свои действия. Главное — сохраняй хладнокровие.
Отвернувшись, он говорит — и это единственные слова, что слетают с его губ:
