А они покоились перед глазами... Трехрукие, одноглазые...
У одного был длинный хвост. Свернутый, как у поросенка. Его почему-то звали Кувшинчик. Девчонки его любили больше всего. Они мурлыкали ему песенки, напевали и, проходя, щекотали стекло банки.
Они мне казались такими одинокими... И такими меланхоличными... Они все были старше нас, старше наших профессоров. Такие древние... Они были здесь со дня основания.
Они проплывали перед нами, такие далекие и отдельные, как маленькие гамлеты...
Мертворожденные гамлеты...
А когда я ел, глядя на них, медленно, задумчиво жевал, в такие минуты мне казалось, они ждут своего часа...
Они были так флегматичны, эти младенцы, так удивительно спокойны...
Мы были все вместе, и мы не мешали друг другу.
-------------------------
-------------------------
Я бродил по свалке... Ничто меня не волновало. Ни еда, ни рюкзак с реликвиями.
Я уже забыл, когда последний раз видел дядю Георгия. И я начал забывать его лицо... Только торс. Закрыв глаза, я видел только его торс. Он был во мне как обломок красоты. Как воспоминание...
Именно сейчас я вдруг захотел его увидеть. Здесь, на свалке.
Мне было стыдно за то, что вытворил в последний раз. Легенда...
Она ведь уже давно во мне! Этот торс, эта красота... И те дни лета, когда мимо меня проходили татуированные ангелы, молчаливые расконвойные... Как черные лебеди, скользящие по реке... Отрешенные, бронзоволицые ангелы.
Эта запрещенная красота, красота без правил! Как торнадо... Как пожар... Как гибель... Как ярость...
Вскочив на ноги, я начинаю кружить по свалке. Все ближе и ближе к «пазику», где лежит рюкзак с реликвиями...
Положив на колени череп собаки, я сказал громко: «Благослови меня, прабабушка! Дядя Георгий... Игорь... Валя Ашхабад... Дядя Слава Баландин... Помогите мне! Пусть красота выйдет из меня! Выпустите из меня красоту!..»
Тучи летели над степью. Над башней в степи, уже ставшей чужой. Над нашим городком и свалкой, а я все строчил и строчил... Высунув язык!
Передо мною открыта тетрадь. Я не написал ни слова. Уже темнеет. Сколько я здесь просидел?.. Спина и ноги так затекли, что я чуть не упал, стоило только попытаться встать.
...Мне незачем вставать. Незачем подниматься. Незачем идти куда-то.
Видно, правильно они хотели сдать меня в интернат. Для придурков, которые сидят и смотрят перед собой! Часами! Не мигая! Забывают задницу подтереть!
Я сидел скрючившись и ничего не чувствовал, кроме того, что, Господи, как я хочу жрать! Я вспоминал всю жратву, все «блюда», все беляши, картошку деда, яичницу, которую жарила моя слепая прабабушка! На ощупь жарила! Голод и награда!..
