Где бы он ни побывал, он всегда находил самые поэтичные слова, чтобы рассказать об увиденном. Меня удивляло, почему он не попробует писать. Я мог жадно слушать его часами. Какое наслаждение узнавать что-нибудь о всяких малоизвестных уголках земли, раскрывать внутреннюю красоту и изящество живущих там народов…
Я не сразу понял, что не все такого высокого мнения о Джо, как я. Большинство моих друзей — повторюсь еще раз — относились к нему с подозрением. Джо по природе своей склонялся к продюсированию, он все время занимался раскручиванием чего-то или кого-то (одно время мной и моим творчеством). К сожалению, он делал это не всерьез, словно поигрывал на досуге в карты.
Женщины относились к Джо совсем не так, как мужчины. Они его обожали и просто таяли от его комплиментов. С ними он строил из себя покинутого ребенка, никем не понятого, не оцененного всем миром. Ему не приходилось даже обманывать — бабы сами шли к нему в руки. Он часто позволял им содержать себя, но вовсе не потому, что любил нажиться за чужой счет, — в душе Джо был очень щедр, однако такие натуры вечно сидят на мели. Впрочем, если что-то в отношениях шло не так, он просто вставал и уходил, забывая о выгоде, — не важно куда, на поиски свежего воздуха.
Каждый раз, когда ему был нужен ночлег, он приходил ко мне. Ему нравился мой образ жизни и мои женщины. Он частенько предлагал мне разделить с ним бабенку, не видя в этом ничего плохого. Не думаю, что он мне завидовал, скорее искренне считал счастливчиком.
В то же время Джо взял на себя роль моего защитника. Он не понимал, как такой «большой писатель», как я, может прозябать в неизвестности. Он всегда по нескольку раз перечитывал все, что я писал, и говорил о моих вещах так, будто это было делом его рук.
По вечерам, возвращаясь со своих добровольных рейдов, он выкладывал мне подробности разговоров с издателями, редакторами и критиками и пророчил быстрые и большие победы. Но все почему-то срывалось в последнюю минуту, и это задевало Джо гораздо больше, чем меня, — я-то уже привык к пощечинам и пинкам под зад. Быть может, я просто пытался не падать духом, притворяясь перед самим собой, что я величайший американский писатель современности, последователь Уолта Уитмена. Естественно, каждое слово, вышедшее из-под собственного пера, я ценил на вес золота. Я сравнивал свои произведения с творениями только самых-самых — Петрония, Рабле, Эмерсона, Уитмена. Я считал себя лучше Синклера Льюиса, Теодора Драйзера, Шервуда Андерсона, Бена Хехта и других. В моей собственной классификации я числился в графе «уникумы».
