Вдумаемся: что делает Хлестаков? Персонаж этот, полный самого искреннего простодушия, воплощает собою все чаяния уездного населения. Чего хочет это население? Навряд, навряд искренне желает оно, чтобы жизнь его как-нибудь этак переменилась. Даже купцы, принося Хлестакову свои жалобы, подкрепленные для внушительности увесистой сахарной головою и пятью сотенными на подносике, не всерьез просят закатать городничего в Сибирь. Закатаешь этого, другой окажется злее и учудит себе именины не только на Антона и Онуфрия, но еще и на Перепетую, и на все потребует штуку сукна. Унтер-офицерская вдова жалуется, что ее посекли, и притом так отрапортовали, что два дни сидеть не могла; но ведь и она понимает, что раз уж такой ее талан, то теперь делать нечего, и пусть бы ей заплатили штрафт, а главное, выслушали, оказали внимание! Российский жалобщик только того и хочет, чтобы его выслушали, и не делает даже различия, кто слушает: щелкопер ли газетный, бумагомарака, душа Тряпичкин, или инкогнито из самого Петербурга. Покивай ему да и вытолкай в шею, больше ему ничего не надобно, до гроба будет помнить доброту твою! Далее, чего хочет уездный чиновник? Мечта его одна: чтобы взяли у него взятку да и оставили в покое, потому что больные все равно, как мухи, выздоравливают, а умные люди такие рожи корчат, что сказать неприлично. Никто ничего не может сделать, раз уж так оно сложилось, и только бы все оставалось, как было, потому что любая перемена окажется к худшему! И Хлестаков, отвечая всем этим чаяниям, берет подношения, обещает похлопотать, кивает с необыкновенною важностию, и даже Бобчинскому сулит исполнение заветнейшего его чаяния: сказать всем в Петербурге, хотя бы и самим господам министрам, что живет такой Петр Иванович Бобчинский. Это самое большее, чего вправе мы желать от власти; хотя весь опыт послегоголевского периода российской истории учит иному — пусть бы никто в Петербурге не знал ничего про Петра Ивановича Бобчинского, и тогда, может быть, Петр Иванович Бобчинский уцелеет.
И женщинам Иван Александрович дает то самое, чего хотят они: младшей обещает написать стишок и говорит, что губки ее лучше, нежели всякая погода; старшей обещает, что удалится с нею под сень струй… Ведь им не надо под сень струй: одна еще дитя, другая в некотором роде уже замужем. Им только и надо, что нежного слова, пылкого обещания, стишков в альбом и разговоров про Петербург, где суп, которому подобного нельзя отыскать в природе. Всем, решительно всем угодил Иван Александрович, все мечты исполнил, всех шармировал, всех удивил, — и ежели не такою должна быть идеальная российская власть, то я уж и не знаю, какой она должна быть. И не угодишь на вас! и тьфу на вас! и чтобы ни в чем вам не было прибытка, а если есть теща, то и теще! Совсем стыд забыли; чего вам еще надобно?! Приехало к вам инкогнито из Петербурга, напугало, помиловало, наобещало взаимоисключающего — и хорошо, и слава Богу, и не надо хотеть ничего другого! Как будто может быть что плохое из Петербурга! Вы что же хотите, исправления нравов? национальную идею? Было это, милые, все было, и кончилось тою же самою уездною Русью, откуда три дня скачи — ни до какой Европы не доскачешь. И потому Хлестаков — идеальный русский властитель, давший всем именно то, что было им втайне нужно. А главное, что он никого не посадил. Да и зачем сажать, когда в Отечестве нашем, слава Богу, на всех хватает борзых щенков?
