Военный выбор Гумилева и Черного — как раз высшее проявление мужества, то, что я назвал бы патриотизмом без родины и государственничеством без государства. Когда идешь воевать не за настоящее отечество, а за свое представление о нем, с твердой верой, что только так и можно это представление осуществить. Для Гумилева война — акт преображения: и личного, и общероссийского. И если бы все обладали способностью так выдумывать себе родину — она очень скоро такой бы и стала; вся беда в том, что изобретать ее мы перестали.
Гумилеву было бы невыносимо скучно сегодня. Мы живем теперь в плену новой национальной матрицы, в пространстве сплошных имманентностей: наша пища — нефть и газ, наша философия — кровь и почва, наша национальная идентификация формулируется простейшей формулой «Да, мы такие. И что?!». Выдумыванием России никто не озабочен, и всем предлагается героически жить, вкалывать, а если понадобится, то и жертвовать ради того, что есть. Ничего другого не будет. Это называется прагматизмом. Но если жить в прагматизме еще возможно, то умирать за него охотников нет. Хорошо бы нам в ближайшее время не пришлось воевать. Потому что если, не дай Бог, случится, — эта война разделает Россию круче, чем Первая мировая. Тогда еще было откуда взяться Гумилевым и Черным. Сегодня, боюсь, они повывелись.
…Гумилев получил двух солдатских Георгиев и Станислава с мечами (последнего — в марте 1917 года), говорил всем петроградским знакомым, что войска деморализованы, что без дисциплины воевать нельзя; был откомандирован во Францию — офицером для поручений при военном комиссаре Временного правительства; оттуда отправился в Лондон, виделся с Честертоном и уверял его, что управлять миром должны поэты — как самые умные люди на Земле. Вероятно, Честертон его не понял. Следовало бы сделать поправку: служить в армии должны одни поэты, потому что только они могут убедить себя, что это кому-нибудь нужно. Из Лондона Гумилев вернулся в Петербург, работал во «Всемирной литературе», возрождал «Цех поэтов», вел поэтический кружок «Звучащая раковина», изъявил готовность участвовать в заговоре (хоть заговора и не было — это спустя семьдесят лет подробно расследовано; были разговоры петроградской интеллигенции и расплывчатые намерения, но никакой организации). Его расстреляли 24 августа 1921 года — как считала Ахматова, под Петроградом, возле станции Бернгардовка.
Саша Черный в 1916 году был прикомандирован к полевому запасному госпиталю, стоявшему в Пскове, прожил там до 1918 года, а когда в город вошли немцы, уехал с женой в Вильно и оттуда в Берлин. Отравился дымом при тушении лесного пожара 5 августа 1932 года и через несколько часов умер.
