С ними надо что-то делать, потому что они живут рядом и вот-вот придут к нам в гости, да, собственно, уже и приходят. Мы решаем свои проблемы по-разному: одни, как Израиль, пытаются бороться с ними военной силой, другие, подобно России, ставят во главе их «своего варвара», наивно забывая, что в словосочетании «свой варвар» ключевым является слово «варвар». Неизвестно, чей выбор дальновидней, — очевидно одно: земной шар опять разделился на две половины, как это свойственно ему, столь двуполушарному. Раньше все было просто: Восток — Запад, коммунизм — капитализм, и СССР отчасти снимал эту невыносимую дихотомию. Теперь Запад остался с варварством лицом к лицу, без промежуточных режимов вроде нашего тогдашнего, все отчетливей конвергировавшего с США. Что делать с этим варварством — непонятно; главным отличием варвара от т. н. цивилизованного человека является вовсе не его вера, антихристианская по сути, но скорее всего его онтология, способ бытия. Это все чушь, что варвару не дорога жизнь, а для западного человека она якобы есть высшая ценность. Варвар отличается от христианина узколокальным видением исторического процесса: для него существует лишь род и его будущее, христианин мечтает о всечеловечестве (почему его и называют презрительно «общечеловеком»). Христианин освобождается от всего врожденного и ориентируется на то, что он сделал, для него врожденные вещи вроде национальности, пола или возраста — вторичны; как писал сыну Пастернак (жестокое письмо, но сын нашел же возможным его опубликовать!), Гёте ему ближе семьи, культурные связи — важнее родственных. Это грубое преувеличение, и сам Пастернак в личной практике следовал не только зову культуры, но и зову родства; однако он декларировал отказ от имманентностей — и эта отважная декларация выражает один из основных постулатов христианства. «И враги человеку домашние его; кто любит отца и мать более Меня, не достоин Меня» (Матф., 10:34–36) — это ведь не против домашних сказано; это о том, что есть ценности превыше врожденных, родовых. Для варвара их нет. Сегодня у варвара есть атомная бомба — у Ирана будет через год, у Кореи появилась весной. Я вовсе не хочу отождествить ислам с варварством — хочу лишь показать, чем в действительности чреват триумф радикального ислама, для которого понятия «свой — чужой» выше понятий «правый — неправый». И если сегодня мы не выработаем единой стратегии в борьбе с торжествующей архаикой, уже овладевшей наиболее современными способами массового убийства, — завтра нам придется воевать с варварами по их правилам.
