Он ревниво оберегал ее от чужих взглядов и комментариев. Не знакомил ни с кем из друзей, зато отвел к родителям, уверенным, что сын-амбал служит охранником у крупного предпринимателя. Он, честно говоря, и сам давно мечтал вернуться на стезю добродетели, и в светлом образе Юдифи ему померещилась та соломинка, за которую ангелы Господни вытянут его на светлый берег. Она провела с ним несколько назидательных бесед. Он настаивал на браке. Она уклончиво ответила, что сначала — стезя добродетели, а там посмотрим.
Интересный излом национальной психологии: у британской молодежи, насколько я ее знаю, считается хорошим тоном выглядеть tough, то есть крутым и даже набыченным, — но оставлять этот маскарад за порогом офиса или квартиры, ведя жизнь тишайшего и упорнейшего карьериста. Вас может поражать их раскованность и свобода, но помните: внутри они законченные и неисправимые пуритане. Наши — наоборот, особенно если действительно имеют отношение к криминалу: стремятся к внешней респектабельности, лоску, семейственности. При этом внутри у них чаще всего гнилое болото — отсутствие принципов, пренебрежение моралью, злость на весь свет… но идеал их — насквозь филистерский: тихая семейная гавань и палисадник. Воистину каждый стремится к тому, чего у него нет.
И Вова не был исключением — он жаждал покончить с сомнительными занятиями, поскольку давно уже чувствовал их обреченность на сломе времен. Юдифь добилась своего. Полгода он бомбардировал ее письмами, а когда она зимой приехала в Ростов, сдавшись на его мольбы, да и соскучившись (главным образом по новым словам), Вова торжественно заявил ей, что с прошлым покончено. Он стал владельцем скромной автомастерской, и этот бизнес кормил его не хуже криминального. Он предложил ей руку, сердце и мастерскую. Он выразил также готовность в случае чего уехать вместе с ней — ведь иномарки ломаются даже в Англии.
— И что? — спросил я с надеждой. — Ты замужем? Он здесь?
— You moron, — сказала она и поморщилась. То есть ты дурак, сказала она. — Он стал такой невыносимо нудный, такой тошный. Такой серый. С ним стало невозможно говорить. От него разило трудовым потом. Он все распланировал — где мы будем жить и сколько зарабатывать. Он стал хуже наших. Я уехала на четвертый день, потому что это было incredibly погано…
— Но ты же сама хотела!
— Ах, мало ли что я хотела… Он мне до сих пор пишет. Скоро, может быть, приедет. Prikin, он приедет, а я в Петербурге. Я ему не написала, что поеду туда. Я не могу его больше видеть, нет, никогда, nevermore…
