— Кюна, — помог Третьяков.
— Да, Кюна. Пусть допросит… — Ратнер оглядел присутствующих и, слегка усмехнувшись, закончил фразу: — Пусть допросит капитан Исаев.
После совещания, уже в пятом часу утра, офицеры разошлись по комнатам — кто на первый этаж этой же виллы, кто в соседние дома, занятые офицерами «штаба», связистами и обслугой.
Но ни на следующих допросах, ни давая письменные показания, ни один из немцев не упомянул о таинственном объекте «Б-Зет». Более того, Вальтер Кюн, которого допрашивал старший лейтенант Третьяков в первую ночь, обнаружил полные провалы в памяти и категорически отрицал, что что-либо говорил об этом объекте. Он десять раз повторял одно и то же, каждый раз называя три известные базы «Вервольфа», рассказывая во всех подробностях о том, как был завербован капитаном СД Фуссом в январе 1945 года, о том, какие предметы преподавали в разведшколе и какого цвета глаза у ее начальника Эрбриха. Но категорически отрицал, что ему что-то известно о кёнигсбергском объекте «из двух букв немецкого алфавита». Сколько Исаев ни бился, Кюн молчал об этом. Даже тогда, когда по указанию подполковника Ратнера на допрос пришел Третьяков и по привычке заорал на подследственного: «Говори, не то хуже будет!»
Товарищи подтрунивали над старшим лейтенантом: «Что, Третьяков, не обнаружил еще объект, где сидит Гитлер?», «Третьяков, какой тебе сегодня приснился сон на ночном допросе?».
Старший лейтенант злился, особенно, когда насмешки звучали в присутствии девушек управления. Однажды, когда от очередной насмешки Третьяков чуть было не вспылил, Катя громко, чтобы все слышали, сказала:
— Нечего смеяться над человеком. Я работала тогда на допросе и точно помню, что тот тощий немец говорил что-то про этот объект. И в тексте протокола так записано. Просто этот немец сболтнул, наверное, что-то такое, чего говорить ему было никак нельзя. Вот он и отказывается от своих слов.
Катя выпалила это все неожиданно для самой себя. Ей абсолютно не хотелось выгораживать или заступаться за старшего лейтенанта, и, поймав удивленный взгляд Третьякова, заспешила к двери.
После нескольких допросов одного немца разыскники передали оперативникам. Похоже там наклевывался вариант с перевербовкой и направлением его, теперь уже как нашего агента, в Кёнигсберг. Оперативная игра — высший пилотаж контрразведывательного искусства.
Остальных же диверсантов этапировали дальше, им предстоял отнюдь не долгий путь: кому в лагерь, кому во внутреннюю тюрьму на Лубянке, кому — получить пулю в затылок за расстрелы советских партизан и парашютистов. Правда, через некоторое время до контрразведчиков дошла весть о том, что один из диверсантов был задушен в своей камере где-то далеко отсюда.
