После женитьбы я не заходил к ним довольно долго, потому что любил Чарли, и мне было бы горько увидеть, как он приходит в чувство от наркоза ее чар и начинает ощущать первую боль реальности. Когда же я, наконец, зашел к ним, то обнаружил всё, чего опасался. За обедом Чарли стал рассказывать об их совместной поездке на машине, но я так и не понял, куда они поехали и в каких городах побывали, потому что не успевал Чарли открыть рот и сказать: "На следующий день мы выехали рано и проехали двести миль до Фэрвью…", как Дороти поправляла его: "Я бы не сказала, что мы выехали рано, потому что мы выехали не так рано, как в первый день, когда мы встали около семи. И проехали мы сто восемьдесят миль, потому что я посмотрела на счетчик, когда мы отправились".
— Ну, во всяком случае, когда мы добрались до Фэрвью, — пытался продолжить Чарли, но Дороти его останавливала: "Разве мы доехали в тот день до Фэрвью, милый?" Дороти никогда не говорила Чарли, что он не прав, а спрашивала, не могло ли быть иначе, но значило это одно и то же, потому что, если он отвечал: "Я совершенно уверен, что доехали", она возражала: "Нет, это был не Фэрвью, мой милый" (она называла "милыми" всех, с кем не соглашалась).
Пару раз, когда я навещал их или когда они заходили ко мне, Дороти позволяла Чарли дойти до самого важного места какого-нибудь интересного происшествия и тогда, как подскочивший сзади игрок, лихо подсекала его у самой линии ворот. А для нервов и ума это ведь самое страшное.
Некоторые мужья, когда жены перебивают их, выходят из игры благодушно и даже с гордостью и позволяют им закончить рассказ, но это мужья — уже потерпевшие поражение. А Чарли поражений не признавал, но от подножек жены утрачивал интерес к таким разговорам и начинал понимать, что с этим надо что-то делать.
Тут он нашел совершенно замечательный выход: в конце второго года супружества, когда к ним приходили гости, Чарли вдруг начинал затейливый рассказ о сне, который он видел, зная, что Дороти не станет поправлять его собственные сны. Сны были единственной частью жизни, принадлежавшей только ему.
— Мне казалось, что я веду самолет, — говорил он, — сделанный из кусков проводов и старой кожи. Взлетев в спальне, я хотел направить его к Луне, но на полпути к Луне мне встретился некто, похожий на Деда Мороза, только одет он было почему-то в форму таможенника. Он подал мне знак остановиться: он тоже летел в самолете из телефонных проводов. Поэтому я повернул к облаку.
