— Боже правый! — выдохнул отец, который, конечно, не раз воображал, как такое случается, или, во всяком случае, как оно грохочет, когда случается.
Увы, в конце концов, нам пришлось возвратиться и всё подобрать, и даже отец мог отличить детали мотора от кухонных штуковин. А моя мама не могла бы отличить, и мама ее мамы — тоже. Моя мама, например, думала, что опасно ездить на машине без бензина: от этого пригорали клапана или что-то в этом роде.
— Не смейте ездить по городу без бензина! — кричала она нам вслед, когда мы выезжали из дому.
Бензин, масло и вода были для нее примерно одним и тем же, а жизнь от этого становилась непонятной и полной опасностей. Больше всего она опасалась патефона "Виктролы" — у нас была одна из первых моделей, еще тех дней, когда напевали: "Садись, Джозефина, ко мне в самолет, я твой, Джозефина, отважный пилот…" Она воображала, что "Виктрола" может взорваться, а все объяснения, что в патефоне нет ни бензина, ни электричества, ее больше пугали, чем успокаивали. Она могла лишь предположить, что там внутри запрятан какой-то новоиспеченный непроверенный аппарат, готовый взорваться в любую минуту, из-за чего мы все станем жертвами и мучениками этого Эдисона с безумными глазами. С телефоном она еще кое-как уживалась, но только не во время грозы, когда почему-то всегда снимала трубку с рычага, и та болталась на проводе.
Эти странные и безосновательные страхи пришли к ней вполне естественно, потому что ее мать прожила свои последние годы в ужасном подозрении, будто электричество капает невидимыми каплями по всему дому. Если выключатель включен, утверждала она, ток течет из пустых патронов. Она ходила по всему дому и вкручивала лампочки, а если они загорались, быстро и с опаской щелкала выключателем на стене и возвращалась к своему шитью, довольная тем, что ей удалось закрыть не только расточительную, но и опасную течь. И ничто на свете не могло разубедить ее в этом.
А нашего бедного "Рео" ждал ужасный конец. Мы однажды оставили его на улице, где ходил трамвай, слишком далеко от тротуара. Дело было поздно ночью, и на улице было темно. Первый же трамвай, которому наша машина загородила путь, набросился на нее, как терьер на кролика. Он отъезжал и вновь набрасывался на нее немилосердно, отпускал и опять схватывал через мгновение. Шины хлопали и лопались, бамперы грюкали и хрякали, руль вылетел, как призрак, скрывшись, с печальным свистом, в направлении Франклин Авеню, болты и всякие ерундовины разлетались, как искры с огненного колеса. Что это было за зрелище! И сколь печальное для всех (кроме кондуктора трамвая, который был просто убит)! Кое-кто падал ниц и рыдал.
