на вощеной табличке стихи, которые ему диктовал черноволосый, смуглый Тицид. Его переспрашивал и дергал за рукав круглолицый и толстый Манлий Торкват, происходивший из прославленной патрицианской фамилии. В кругу друзей-поэтов он вел себя добродушно и непритязательно, все называли его запросто Аллий. Читая стихи, Тицид хмурил сросшиеся брови и поглаживал напомаженную бородку. На руке его белел перстень — яшма в виде нильского лотоса: среди молодежи «восточное» было в моде.
Шум начал стихать, когда в дверном проеме возник, весело подбоченившись, широкоплечий и массивный Аль-фен Вар, весьма преуспевающий адвокат. За ним следовал молодой человек среднего роста, одетый с неловкой тщательностью провинциала. Он покусывал нижнюю губу и слегка сутулился, смущаясь устремленных на него любопытных взглядов.
Вар сиял, лицо его выражало жизнелюбие и уверенность. Он поднял ладонью вперед мощную, как у гладиатора, руку.
— Sit venio verbo[16]! — с шутливой торжественностью возгласил Вар. — Досточтимые поэты, представляю вам моего друга и земляка Гая Катулла!
— Опомнись, не вопи во все горло, — поморщился Кальв. — Если ты будешь так стараться, мы скоро оглохнем…
— Что ж, добро пожаловать, — приветливо сказал Катон, пожимая руку Катуллу.
Вар продолжал греметь:
— Я счастлив привести к вам Катулла, цвет римской и транспаданской[17] молодежи! Связи отца, быть может, и откроют перед ним двери знатных, но истинную пользу ему принесут поэтические соревнования, а также советы нашего ученого и высоконравственного председателя…
— Вот беда, что ты не можешь приписать эти редкие качества себе, — насмешливо перебил его Корнифиций и подмигнул Катуллу, которого знал с ранней юности.
— Мне знакомы твои певучие элегии и потешные ямбы[18], Гай Валерий, — с мягкой улыбкой произнес Кальв.
Подошли остальные участники собрания. Они хвалили стихи Катулла и пылко заверяли в верной и вечной дружбе. Большинство оказалось земляками: Фурий Бибакул, как и Альфен Вар, приехал в Рим из Кремоны, Цинна — из Бриксии, Непот и Корнифиций были веронцами, а Валерий Катон, хотя и родился в столице, но имел множество родственников в Цизальпинской Галии.
Понятие «дружба» еще не стало для них таким относительным и расплывчатым, каким оно обернулось в меркантильном Риме. Не только политическое единомыслие или общее времяпрепровождение определяли это веками утвержденное понятие. Оно означало сообщество мужчин, скрепленное почти братскими отношениями. По первой просьбе друга италиец предоставлял ему все, что мог: кров, деньги, содействие в делах и, если требовалось, жизнь и меч. Без колебаний он шел на любые жертвы и, со своей стороны, вправе был ожидать того же.
