— напомнил я сам себе, и песенка сама закрутилась дальше: —
Просто отговорка, не иначе.— Кто вы такой? — вопросил я, от унижения тяжело выговаривая слова, будто к языку была подвешена гиря. — Переодетый черт?
Миксер улыбнулся широкой глуповатой улыбкой.
— Гроссмейстер, — сказал он. — Давно. Раньше. Пока голова.
— Вы гроссмейстер? — повторил я будто сквозь сон. И вдруг с ужасом вспомнил, что действительно встречал его имя в книгах по классическим шахматам — Нимзо-индийская защита, — сказал я вслух.
Он просиял и отчаянно закивал головой.
— Тот самый Месир? — спросил я с изумлением.
— Тот, — сказал он.
В углу неряшливого стариковского рта скопилась слюна. Об этой развалине написано в книгах. То есть это вот об этом человеке. И пусть теперь мозги у него скрипят, как щебенка под ногами, он все еще в состоянии сам вытереть о меня ноги.
— Играет леди, — ухмыльнулся он.
Я не понял.
— Мэри, леди, — сказал он. — Да, да, конечно.
Она разливала чай и ждала моего согласия.
— Айя не умеет играть, — растерянно сказал я.
— Я учусь, баба, — сказала она. — Что такое шахматы, а? Всего-навсего игра.
И она так же безжалостно разбила меня наголову, да еще черными. Это был не лучший день моей жизни.
8
Из книги «100 самых поучительных партий» Роберта Речевского, 1961:
М. Месир — М. Нейдорф
Даллас, 1950, Нимзо-индийская защита
Трудно отражать атаки настоящего тактика, атаки стратега отразить почти невозможно. Никакая безупречно проведенная тактическая комбинация не идет в сравнение с приведением в исполнение стратегического замысла. Стратег держит противника в напряжении и не дает вздохнуть.
Взять, к примеру, далласскую партию: Месир ставит слона на g6 и берет под контроль центр поля. Проводит пешку и блокирует королеву. Угрожает королю. Бедный противник растерян, что делать? Всех сразу не защитить! С какой стороны последует удар?
Нужно было видеть, как Месир вынудил Нейдорфа метаться по всему полю в попытке защитить то один, то другой фланг!
Шахматы стали их языком. Старый Миксер, невнятный и невразумительный, за шахматной доской вновь обретал утраченную способность выражать мысли изящно и остроумно. И Мэри-Конечно, быстро делавшая успехи — для человека, который не умеет ни читать, ни писать, ни выговаривать «п», с обидой думал я, слишком быстро, — лучше других могла оценить виртуозность поверженного судьбой гроссмейстера, неожиданно ставшего для нее другом.
Он учил ее со всем терпением, без конца показывал повторяющиеся, невыразительные гамбиты и комбинации, пока она не начала понимать их смысл. Он поддавался, подсказывал ход, объяснял все его последствия и мало-помалу открывал перед ней бесконечные возможности шахмат.
