Джо сжал подбородок рукой и задумался. Теперь солнце светило вовсю, стало тепло, и мир наполнился светом.
— Нет, все-таки, не сумасшедший! — прокричал Джо.
И двинулся дальше своей дорогой.
— Самый что ни на есть сумасшедший, — сказал кузен Мурад.
— А может быть, — сказал я, — он не всегда бывает такой.
Мы решили больше не говорить об этом до тех пор, пока снова не отправимся купаться, а тогда заглянем еще раз в лавочку и посмотрим, как там идут дела.
Когда через месяц мы снова пришли в лавку после того, как выкупались в канаве, вместо Эббота Даркуса там хозяйничал другой мужчина. Он тоже был не иностранец.
— Чего вам? — спросил он.
— Колбасы на десять центов и одну французскую булку, — сказал Джо.
— А где мистер Даркус? — спросил мой кузен Мурад.
— Уехал к себе домой.
— А где его дом?
— По-моему, где-то в Коннектикуте.
Мы сделали себе бутерброды с колбасой и стали есть.
Под конец Джо не выдержал:
— Он был сумасшедший?
— Ну, — сказал молодой человек, — трудно сказать. Сначала я думал, что он псих. А потом решил, что нет. Способ, каким он вел дела в своей лавке, наводил на мысль, что он не в себе. Он больше отдавал даром, чем продавал. В остальном с ним все было в порядке.
— Благодарю вас, — ответил Джо.
Лавка была теперь в полном порядке и стала довольно скучным местом. Мы вышли оттуда и отправились домой.
— Он сам ненормальный, — сказал Джо.
— Кто? — спросил я.
— Этот парень, что стоит сейчас за прилавком.
— Тот малый?
— Угу… тот парень, у которого нет никакого образования.
— По-моему, ты прав, — сказал мой кузен Мурад.
Всю дорогу мы вспоминали образованного бакалейщика.
— Пусть меня возделают, — сказал Джо, расставаясь с нами и уходя вниз по улице.
— Пусть меня сорвут с дерева и бросят в ящик, — сказал мой кузен Мурад.
— Пусть меня срежет с лозы и съест по ягодке молоденькая девушка, — сказал я.
Несомненно, то был замечательный человек. Спустя двадцать лет я решил, что он, наверное, был поэтом и держал бакалейную лавку в этом маленьком захудалом поселке ряди поэзии, которая нет-нет да и попадалась там, а вовсе не ради презренных денег.
Однажды к нам в город приехал человек верхом на осле и стал являться что ни день в публичную библиотеку, где я тогда проводил почти все свое время. Это был высокий молодой индеец из племени оджибвеев. Он сказал что его зовут Локомотив 38. В городе все считали, что он сбежал из сумасшедшего дома.
Через шесть дней после того, как он к нам прибыл, на Туларе-стрит троллейбус сбил и серьезно ранил его осла. На другой день на углу улиц Марипоза и Фултон животное подохло, вероятнее всего от внутренних повреждений. Осел упал на тротуар, придавил индейцу ногу, застонал и сдох. Индеец высвободил ногу, поднялся, прохромал в аптеку на углу и заказал телефонный разговор на дальнее расстояние. Он звонил своему брату в Оклахому. Вызов стоил ему больших денег, которые он по требованию телефонистки опустил в щель аппарата так, словно для него это было обычное дело.
