— Её надо в наркологию. Следов уколов я не вижу, но, возможно, это какие-то таблетки.
— Господи, — пробормотал отец.
— Ещё наркотиков нам не хватало! — сказала Алла.
Итак, люди решили, что я глотаю колёса.
Однако следов наркотиков у меня в крови не было. Я была абсолютно чистая — если не девственно, то хотя бы химически. Поэтому на учёт меня не поставили. Из больницы меня выписали после того, как увидели, что меня больше не ломает и я в здравом рассудке.
Потому что Эйне снова напоила меня лекарством.
Странный приступ, похожий на абстиненцию, никто не мог объяснить, даже врачи, а сама я молчала. Но дома начался сущий ад.
Вернувшись домой из университета (я туда ещё иногда ходила), я обнаружила, что в моей комнате всё перевёрнуто вверх дном, как будто у меня делали обыск. Это и был обыск: Алла пыталась найти у меня наркотики. Когда я вошла, она заглядывала в корешки книг.
Я задала вопрос, который задал бы на моём месте любой:
— Ну, и что это значит?
Её блестящие глазки-бусинки смотрели на меня с мышиной злобой.
— Где ты их прячешь?
— Я ничего не прячу.
— Не прикидывайся!
— Зачем мне прикидываться?
— Не ври, я всё по твоим глазам вижу!
— Что ты видишь?
— Что они где-то есть!
— Что есть?
— «Что», «что»! Сама знаешь, что!
— Не знаю.
— Ну, знаешь!.. Это уже…
Аллу не убедили мои анализы, свидетельствовавшие о том, что наркотиков я не принимала. В этих вопросах она была полной невеждой, и невеждой упрямой. У неё и так было обо мне мнение, что я шалопайка и ни на что не пригодная бездельница, а этот случай внушил ей уверенность, что я ещё и с наркотиками связалась. Справки, в которых было чёрным по белому написано, что я не кололась, не глотала колёса, не нюхала и не курила, ничего для неё не значили. Гораздо большее значение для неё имело то, что она видела собственными глазами, а видела она, признаюсь, не самое приятное зрелище. Привыкшая больше доверять своим глазам, чем справкам, Алла поставила мне диагноз: наркоманка. Её почти средневековая темнота меня поражала, а ещё больше то остервенение, с которым она искала доказательства моего порока. Вторгнувшись в моё личное пространство, она превратила мою комнату чёрт знает во что, наорала на меня, а потом ещё и закатила истерику перед отцом. Отец был склонен верить медицинским заключениям, логическое начало у него было больше развито, и он трезво смотрел на вещи, но женская истерика — вещь, ошеломительно действующая на психику даже нормального человека. Я приводила в порядок свою разгромленную комнату, когда отец вошёл ко мне.
