Ярослав чуть под воду не ушёл, а всё тот же Третьяк, человек искренний и простой, взвыл от ужаса и погрёб к медленно проплывавшему неподалеку стругу. Видимо, решил, что говорила с ним берегиня или вовсе морская дева…
-Тилла?! – линем развернувшись в воде, потрясённо воскликнул Ярослав. – Ты что, живая?
-А что, не похожа? – удивилась та, висевшая на спускавшемся с кормы конце25 как рыба на крючке-самолове. Даже обвязалась, похоже. – Или ты меня за дурёху сопливую принял? Так я топиться не буду!
-Тилла! – счастливо прошептал Ярослав, выплёвывая изо рта воду и гнилую водоросль. – Я сейчас сам тебя утоплю!
Он и впрямь сдержал слово а Тилла то ли не поверила, то ли побоялась отцепиться – так и ушла под воду с распахнутым для крика ртом, разметам не покрытые шлемом или платком волосы как водоросли. Золотые водоросли…
Вынырнула. Выкашляла, выхаркала воду, изумлёнными глазами уставилась на Ярослава:
-Ты меня утопить мог! – в голосе поляницы, кажется, проскользнули обиженные нотки. Даже слеза.
-Следующий раз против воли пойдёшь – точно утоплю! – заверил Ярослав. – Марш на корабль!..
4.Лютень и Добробог. Борт княжеского струга «Лебедь». 23 день Липеца. Ночь.
Замятня на струге брата не могла пройти мимо очей князя Лютеня. И не прошла. Почти час, что «Шатун» стоял на месте и догонял потом ключ, Лютень тревожно, до боли в глазах, всматривался в темноту. Но нет, факела на клотике – на самой верхушке мачты, не было. Значит, Радовой не встревожен. А потом «Шатун» настиг «Лебедя» и пошёл с ним борт о борт. Вёсла, на которых догоняли, воины сотни Ярослава убирали с шуточками и прибауточками. Выходило, ничего страшного на их струге не случилось.
-Что стряслось? – сложив ладони лодочкой, прокричал Лютень, высматривая среди суеты на «Шатуне» младшего брата.
-Ничего особенно! – ответил тот, в отличии от князя, не особо и напрягаясь. – Человек за борт вывалился. Уже поймали и лещей надавали… Чтобы в другой раз неповадно было!
-Ага… - проворчал, нисколько не веря, Лютень. – Перейдёшь поснидать?
-Нет! – возразил брат. – Я со своими!
Вот это было прискорбно. Лютень давно уже понял, что там, где брат – веселье и одновременно порядок. И за столом – тоже. Радовой ни разу не выдерживал тишины и покоя, всё время что-то рассказывал и потому застолье проходило весело. Впрочем, время было уже позднее, даже Влесово Колесо клонилось к третьей четверти. Лютень решил, что тихий ужин – как раз то, что ему нужно. И жестом велел Мирону, в таких делах сноровистому и умелому, сварганить по-быстрому скатерку со снедью. Пошли Ратшу, и меченоша наверняка застрянет у первого же кощунника, либо окажется, что по пути заглянул в княжью оружейню и там зацепился хитрым носом за меч или саблю. Или копьё или щит… Ратша – воин, а не слуга. Мирон, хоть столь же родовит, - слуга а не воин. Ему бы ключником быть… А станет – воином. Воевода Тверд, пусть и остался в Холмграде, оберегать стол и род, самого князя молитвенно просил сделать из младшенького сына воина. Ну, и старшие братья присмотрят. Первак – лучший во всём войске травник, гордость отца, понимающего, что не мечом единым сильно войско. И Яробуй, в свои двадцать три весны – витязь в княжеской полусотне, в бою – первый. И на пиру. И с девками… Ярый, свирепый, похожий больше на медведя, чем на человека. При всём уважении к Перваку – любимец отцов, похожий на него как две капли… Ах, да! Ещё и сестрица увязалась. Тилла чуть ли не на коленях валялась, роняя свои девичьи честь и достоинство, но своего добилась. Он, Лютень, не выдержал укора в глазах жены, согласился, что Тилла может попросить кого-то из сотников, нуждавшихся в травнике, взять её. Таких на удивление мало было в войске. Сам Лютень знал двоих: Ярослава и Короча из городового полка. Скорее – Ярослав. Они с детских лет друзья, вряд ли осмелится отказать…
