Я пришел к Юрке. Они кончали завтракать. Все было как в хорошем семейном доме, и на столе толклось столько чашечек, блюдечек и мисочек, что хватило бы на дюжину холостяков. Я есть не хотел, но Рита, конечно, не могла допустить, чтобы лучший друг ее мужа и т. д. Я выдержал испытание яичницей, и мы с Юркой сели играть в шахматы. Играли молча: я молчал, потому что не хотелось говорить, а Юрка молчал, потому что он молчит всегда.
Впрочем, нет — не всегда. В школе он был поразговорчивей. Уже тогда у него было сухое целеустремленное лицо. Он не обладал никакими талантами, ни спортивными, ни по части самодеятельности, но, примкнув к какому–нибудь путному делу, вроде туристской секции или фотокружка, постепенно въедался в него со своим обычным фанатизмом. Но путные дела в нашей школе разваливались на редкость быстро, ленивые и непостоянные массы охотно обращались к новым, менее требовательным богам, и лишь Юрка, одинокий фанатик, еще с месяц метался по классам, уговаривая и обличая бывших единоверцев…
Замолчал Юрка позже, к середине десятого класса, когда мы выбирали, кому куда. У меня было железное призвание, и я пошел на журналистику. У Юрки призвания не было, и он пошел в какой–нибудь технический.
Не иметь призвания у нас почему–то считалось не совсем приличным, вроде как ходить в немодных брюках. И, поступив в свой какой–нибудь технический, Юрка, фанатик без идеи, совсем перестал говорить о себе. Он как бы примирился с тем, что отныне и навсегда его личная судьба не представляет ни малейшего интереса для человечества.
Со мной все было по–иному. Я нашел свое призвание рано, я подвизался еще в пионерских стенгазетах — на меня человечество смело могло надеяться…
Странно, но тогда никому из нас не приходило в голову, что революцию делали миллионы людей, не имевших призвания. Потом они построили Комсомольск, выиграли войну и пустили Братскую ГЭС… Кормить, обувать и обстраивать не слишком благодарное человечество — может, это тоже призвание?
Почему мы с Юркой дружим, раз мы такие разные? На этот идиотский вопрос мне приходилось отвечать раз триста. Будто когда–нибудь дружат одинаковые! Впрочем, может, и дружат — не знаю. Знаю только, что мы с Юркой, хоть и разные, понимаем друг друга автоматически, как большой и указательный палец одной руки… Мы с Юркой сыграли в шахматы два раза и мудро прервали матч при счете 1:1. Потом мы с полчаса посидели молча — то есть, конечно, что–то говорили, но это было все равно что молчать. Так всегда выходило при Рите.
