— Стоит, как идол, — плачущим голосом протянула она, бессильно закидывая голову. У нее были румяные, полные щеки, чем-то испачканные и мокрые от слез. — Как идол, стоит, смотрит. А если бы я осталась? Ох, да он еще смеется!
Она вскочила, схватила ребенка и убежала в вагон. Сквозь стеклянную дверь Андрей Фомич видел, как она положила мальчишку на жесткий диванчик и растерянно оглянулась: на ней ничего не было, кроме платья из синей фланели, и не было даже платка, чтобы укрыть ребенка. Он зябко покрутился на холодном скользком диванчике и, подтянув ноги к самому подбородку, замер. А она все стояла и оглядывалась, хотя не могла не видеть, что в этом безнадежно пустом, сверкающем вагоне никто ей не поможет, кроме того самого «идола», который растерянно выглядывает из тамбура и который один раз уже помог ей.
Но он сам обо всем догадался, вошел в вагон и снял стеганку:
— На, укрой.
— Намучилась я с ним, — всхлипнула девушка и стала укрывать мальчишку.
— Чего ж теперь плакать-то? — сказал Андрей Фомич, подумав, что у девушки, которая одна ночью куда-то бежит с ребенком, как раз, наверное, есть от чего удариться в слезы. Но что делать и какими словами утешить ее, он не знал. Он только смотрел на ее вздрагивающие плечи, на ее полные, крупные руки, которыми она то вытирала глаза, то зажимала себе рот и нос, чтобы заглушить рыдания, и жалел ее.
Наконец она стала успокаиваться. Отвернувшись, подолом вытерла лицо и кое-как ладонями пригладила свои светлые, длинные, до плеч, волосы. И неожиданно улыбнулась вздрагивающими от недавних слез губами.
— Дура какая, да? Вы меня простите.
Обрадованный ее улыбкой, он спросил:
— Испугалась?
— Конечно. И еще как! Целый день искала этого… — Она угловато, совсем по-девчоночьи замахнулась, чтобы шлепнуть ребенка, но не шлепнула, и Андрею Фомичу даже показалось, будто ее глаза под непросохшими еще ресницами затуманились нежностью. Большие, чуть выпуклые, серые или голубые — этого сразу не разглядеть. Но глаза показались ему определенно красивыми, и он почему-то решил, что девушка эта очень добрая и хорошая.
— Кто он тебе? Братик? — спросил он.
— Ленька-то? Да никто… Он из детского дома. Я там воспитательницей работаю. У меня таких «братиков» целая группа.
Это сообщение почему-то очень обрадовало Андрея Фомича, он даже забыл, что электричка минут через двадцать примчится на свою конечную остановку и этому вагонному знакомству наступит конец. Девушка унесет своего Леньку, и он никогда, может быть, и не встретит ее. Он даже не узнает, как ее зовут.
