приободрить и пришпорить к большей смелости?
Добрый граф Вьельгорский! как я понимаю и знаю его душу! Но изъявить каким бы то ни было[29] образом чувства мои было бы смешно и глупо с моей стороны. Он слишком хорошо понимает, что́ я должен чувствовать. Хорошо бы было, если бы на сих днях я получил мою поэму. Время уходит. В другом письме моем вы начитаете[30] просьбу о позволении въехать в ваш Современник. Извините, что так дурно пишу, перо подчинено ножницами, а не ножиком, который неизвестно куды запропастился. Отдайте прилагаемое>*[31] письмо Мар<ии> Петр<овне> Балабиной. Обнимаю вас.
Ваш Гоголь.
Балабиной М. П., 17 февраля 1842>*
11. М. П. БАЛАБИНОЙ.
<17 февраля 1842. Москва.>
Мне Плетнев сделал за вас выговор, что я не отвечал вам на ваше письмо>*. Но я вам писал. Правда, это было не письмо, а маленькая записочка>*, но другого ничего[32] не в силах я был тогда сделать, я был тогда болен и слишком расстроен. Но господин, с которым я послал ее в Петербург>*, вероятно, где-нибудь плотно пообедавши, выронил ее на улице и не посмел предстать к вам с извинением. Иначе я не могу себе изъяснить, почему вы ее не получили. Я был болен, очень болен и еще болен доныне внутренно: болезнь моя выражается такими странными припадками, каких никогда со мной еще не было. Но страшнее всего мне показалось то состояние, которое напомнило мне ужасную болезнь мою в Вене>*, а особливо когда я почувствовал то подступившее к сердцу волненье, которое всякий образ, пролетавший в мыслях, обращало в исполина, всякое незначительно-приятное чувство превращало в такую страшную радость, какую не в силах вынести природа человека, и всякое сумрачное чувство претворяло в печаль, тяжкую, мучительную печаль, и потом следовали обмороки, наконец совершенно сомнамбулическое состояние. И нужно же в довершенье всего этого, когда и без того болезнь моя была невыносима, получить еще неприятности, которые и в здоровом состоянии человека бывают потрясающи.[33] Сколько присутствия духа мне нужно было собрать в себе чтобы устоять! И я устоял. Я креплюсь сколько могу, выезжаю даже из дому, не жалуюсь и никому не показываю, что я болен, хотя часто, часто бывает не под силу. Теперь я вижу, что мне совсем не следовало бы[34] приезжать к вам, что почти не нужно было мое<го> личного присутствия, и без меня верно бы всё так же [шло].[35] А главное, что хуже всего, я не в силах здесь заниматься трудом, который для меня есть всё. Зато с каким нетерпением ожидаю весны! Но однако ж до отъезда моего я буду у вас. Буду веселее, лучше, нежели был у вас в прошлом году, не так бестолков, не так странен, не так глуп. Но покаместь я всё еще нездоров, меня томит и душит всё и самый воздух. Я был так здоров, когда ехал в Россию, думал, что теперь удастся прожить в ней поболее, узнать те стороны ее, которые были доселе мне не так коротко знакомы — всё пошло как кривое колесо, по словам пословицы. Скажите вашей маминьке, что мне было передано ее участие, изъявленное ею в письме к одной приятельнице
