Первый комический актер (растроганный). Нет, товарищи, не было так, но хотел бы, чтобы было так.
Входят Федор Федорыч, Семен Семеныч, Петр Петрович и Николай Николаич.
Федор Федорыч (бросившись обнимать первого актера). Михайло Семеныч! Себя не помню, не знаю, что̀ и сказать об игре вашей: вы никогда еще так не играли.
Петр Петрович. Не почтите слов моих за лесть, Михайло Семеныч, но я должен признаться, не встречал, — а могу сказать нехвастовски, был на всех первоклассных театрах Европы, видел лучших актеров, — не встречал подобной игры, не примите моих слов за лесть.
Семен Семеныч. Михайло Семеныч (в бессилии выразить словом, выражает движеньем руки), вы просто Асмодей!
Николай Николаич. В таком совершенстве, в такой окончательности, так сознательно и в таком соображеньи всего исполнить роль свою — нет, это что-то выше обыкновенной передачи. Это второе созданье, творчество.
Федор Федорыч. Венец искусства — и больше ничего! Здесь-то, наконец, узнаешь высокой смысл искусства. Ну, что́ есть, например, привлекательного в том лице, которое вы сейчас представляли? Как можно доставить наслажденье зрителю в коже какого-нибудь плута? — а вы его доставили. Я плакал; но плакал не от участья к положенью лица, плакал от наслаждения. Душе стало светло и легко. Легко и светло от того, что выставили все оттенки плутовской души, что дали ясно увидеть, что̀ такое плут.
Петр Петрович. Позвольте однако ж, оставивши в сторону мастерскую обстановку пиэсы, подобной которой, признаюсь, не встречал, — а могу сказать нехвастовски, был на лучших театрах, — уж не знаю, кому за это обязан автор: вам ли, господа, или начальству наших театров, — вероятно тому и другому вместе, но подобная обстановка вынесет хоть какую пиэсу. Не примите моих слов за лесть, господа. Позвольте однако ж, оставивши всё это в сторону, сделать мне замечанье насчет самой пиэсы, то самое замечанье, которое сделал я назад тому десять лет, во время ее первого представления: не вижу я в „Ревизоре“, даже и в том виде, в каком он дан теперь, никакой существенной пользы для общества, чтобы можно было сказать, что эта пиэса нужна обществу.
Семен Семеныч. Я даже вижу вред. В пиэсе выставлено нам униженье наше; не вижу я любви к отечеству в том, кто писал ее. И притом, какое неуважение, какая даже дерзость… я уж этого даже не понимаю: как сметь сказать в глаза всем: „Что смеетесь? — над собой смеетесь!“
Федор Федорыч. Но, друг мой, Семен Семеныч, ты позабыл: ведь это не автор говорит, ведь это говорит городничий; это говорит рассердившийся, раздосадованный плут, которому, разумеется, досадно, что над ним смеются.
