— Он заберет меня обратно, — сказал он.
— Куда это, обратно? — проворчал дядя. — Некуда ему тебя забрать.
— Он не может забрать меня с собой?
— Туда, где ты был раньше, — нет.
— Он не может забрать меня в город?
— Про город я и словом не обмолвился.
Рейбер заметил, что мужчина, который вышел на светлую часть сцены, сел, а женщина осталась стоять. Теперь она стала размытым пятном, и уже сквозь нее он снова увидел отца, который подходил все ближе и ближе, и мальчику захотелось сорваться с места, пробежать через дом насквозь, а оттуда — в лес. Он бы пронесся по знакомой ему в те времена тропинке, скользя по восковым хвойным иголкам, он бежал бы все дальше и дальше, пока не добрался бы наконец до бамбуковой чащи, продравшись сквозь которую, упал бы в ручей и лежал бы там в безопасности, задыхаясь, тяжело дыша, в речушке, в которой он обрел свое второе рождение, когда дядя опустил его голову в воду и, вытащив оттуда, даровал ему новую жизнь. Он сидел на крыльце, и мышцы ног у него дергались, готовые к тому, чтобы вскочить, но он так и не сдвинулся с места. Он увидел отцову линию рта, линию, которая шла много дальше, чем обычные приступы раздражения, чем шумные приступы отцовского гнева, куда-то туда, где бездонные запасы подспудной ярости будут кипятить его на медленном огне долгие и долгие месяцы.
Пока высокая мосластая миссионерка рассказывала о трудностях, которые ей пришлось преодолеть, Рейбер наблюдал, как отец с раскрасневшимся от ходьбы через пашню лицом подходит к краю поля и ступает на утоптанную землю двора. Он дышит тяжело и прерывисто. На какое-то мгновение кажется, что вот сейчас он кинется и схватит мальчика, но он остается стоять у самой кромки поля. Его блеклые глаза не торопясь изучают человека, который сидит неподвижно, как камень, на крыльце и смотрит на него в упор, затем перескакивают на красные шишковатые руки на мощных бедрах, затем на лежащий на крыльце дробовик. Он говорит:
— Его мать хочет, чтобы он вернулся, Мейсон. Не знаю, зачем он ей сдался. По мне, так оставайся он у тебя, сколько влезет, но ты же ее знаешь.
— Пьяная шлюха, — рычит старик.
— Твоя сестрица, не моя, — отвечает отец, а потом говорит: — Давай-ка, сынок, поднимайся, — и коротко кивает ему.
Тонким, пронзительным голосом мальчик пытается объяснить ему, почему он не может вернуться:
— Я заново родился!
— Прекрасно, — говорит отец, — прекрасно.
Он шагает к мальчику, берет за руку и рывком поднимает его.
